Анатолий Байбородин - Озёрное чудо

И вот зимой, злой, метельной, когда рассказишко и вышел в «Литературной России», когда и премию подкинули детишкам на молочишко, шуровал Иван дрова в редакционные печи, чтобы сельские газетчики грелись не одной сорокаградусной, но и живым печным теплом, и вдруг слышит, редактор к себе манит. Как работал в телогрейке, с кочергой, так и завалил к «тяте» — свои люди, кого стесняться. Вошел в кабинет, огляделся: сидят у «тяти» нездешние — городские, нарядные, а посреди кабинета кинокамера на треногом козле. Понял Иван: городское телевиденье… Редактор похваляется: дескать, вот наш молодой писатель, сочинил рассказ «Двое на озере», премию отхватил российскую, можете снять. А те глянули на Ивана в телогрейке да с кочергой, так и скисли, да и раздумали снимать, истопника прославлять.

Писателей прихватили музейные девы, повели дворы казать, а Иван, припрятав метлу, поплелся в дворницкую камору, где поджидал ангарский чай, сорочье перо со стерженьком, линялая, сухо потрескивающая бумага и дряхлая машинка. Пить с горя раздумал — смертная тоска с похмелья, хоть в петлю суйся или глаза завяжи да в омут бежи; нет, надо работенкой спасаться. И когда брел мимо «деревенских» подворий, оглядывал амбары, избы, потихоньку улеглась недавняя досада, и в умиленное, печальное воображение явилось закатное видение, обряжаясь в словесные наряды и рубища, чтобы через долгие лета явиться в повести…

…Однажды осенью загадал я с пред снежной печалью, что не дожить ему до светлого утра, когда народится храм Божий в его притрактовом селе, давно уж обезбоженном, пьяном, злом и вороватом. Оно, конечно, вызреет благая пора для храма, но душа моя уже покинет юдоль грешную, и, может быть, проплывая над синим озерами и белесыми степями, вдруг сладостно замрет, покачиваясь на причальных волнах колокольного звона. Я даже запечатлел его в стихе, что явился покаянной, хворой ночью, когда боль, спалив грешные помыслы, отлегла, и о смерти думалось легко и беспечально:

Вышептал прощальный стих, теперь бы исповедаться да причаститься, и… но усмешка тронула спеченные жаром, потресканные губы: в моей деревне церковь, колокольный звон? Блажь, прости Господи… Но, приехав в Сосново-Озёрск под потемки и заночевав у школьного приятеля, чуть свет пошел по селу и свернул с каменного тракта на родную улицу, шагнул к черемуховым палисадникам и замер в ошеломляющем диве: будто крашенное луковым пером, пасхальное яйцо, выкатилось солнце из-за таежного хребта, стирая ночной мрак с деревенских изб и озера, и в утренней заре засияла церковь сосновыми венцами, и привиделись пылающие золотом кресты, и послышался пасхальный звон, плывущий над селом, над тихими озерными водами.

Вернувшись в дворницкую камору, почаевав, склонился Иван над рукописью, веером раскинутую на зеленой столешнице — решил все же довести до ума очерк о деревенском музее, но вдруг мучительно задумался над своим писательством: не беса ли тешил, воспев страсти земные, да порой и скабрезно?.. не геена ли огненная и скрежет зубовный поджидают пустобая за безбожное праздное слово?.. Вопрошал Иван небеса, но ответа не слышал.

2009 год

Косач — тетерев.

Тозовка — малокалиберная винтовка.

Кока — крестный отец.

Божушка — так семейские ласково величали и Господа Иисуса Христа, и сами иконы с Его ликом.

Гуран — дикий таежный козел.

Зум (бурят.) — сто.

Талан (бурят.) — удача.

Гаевун — приплющенное воронкой ведро без дна, с прорезанной ручкой; гаевунами били, то есть собирали голубицу.

Посолонь — ПО солнцу.

Улхусар, Харанор — степные бурятские улусы.

«Сучок» — водка низкого качества, которую готовили из древесного спирта, из «сучка»; «белоголовка» — водка в бутылках с белыми пробками,

Брачёха — бурятка.

Фелон — ленивый, беспечный, недомовитый.

Ботало — колокольчик, который вешали на коров, чтобы легче вечером искать в лесных лугах.

Карымы (гураны) — так звали забайкальцев, чернявых, скуластых, в роду которых были и буряты, и эвенки.

Тепляк — летняя изба.

Ледянки — дощечки с набитыми на них самодельными коньками, сидя на которых катались по льду, отталкиваясь острыми пиками.

Елань — лесной луг.

Комуха — нечистая сила.

Отинь — домовой, ленивый.

Домоги — сказки.

Волхвитки — колдуньи.

Семидесятые, восьмидесятые годы XX века, когда еще вся социальная жизнь была почти бесплатной, когда поджидали коммунизм.

Бома — нечистый.

Унтуха харэктэ (бурят.) — ложиться спать.

В 1658–1660 годах по приказу каазачьего атамана Афанасия Пашкова на северо-востоке Забайкалья, у Яравня-озера был построен Яравнинский острог, где кочевали эвенки, а позже и бурятские роды. Название произошло от слова яровень, которым казаки изначально назвали озеро из-за крутых подмытых берегов, яров. Позже и район стал именоваться — Яравнинский. Позже на землях Яравнинского острога выросла рыбацкая заимка, в повести — Яравна.

Табисун — священное место бурят-шаманистов.

Пэтэушницы — ученицы ПТУ (профессионально-технического училища).

Семейские единоверцы — старообрядцы, которые признали благодатность обеих ветвей Русской православной церкви и молились совместно в единых храмах.

Поскотинная городьба — жердевое ограждение, отделяющее село или деревню, а также пастбища для скота от полей, засеянных зерновыми или травяными культурами, чтобы скот не потравил посевы.

Вереи — столбы, на которые навешивались ворота.

Елань — лесная поляна.