Анатолий Байбородин - Озёрное чудо

Благодаря русским малые народы, что спаслись в Русской Империи, стали ведомы миру; звонкоголосых азиатских и кавказских поэтов читали бы в степных аймаках и горных аулах, коль ведали бы азы, буки, веди, но…поклон талантливым русским поэтам-переводчикам… поэзия их, свершая кругосветные плавания, зазвучала в дольнем мире.

Как в домостройной семье, русскому народу Бог даровал судьбу старшего брата, коего родители не балуют, но смалу впрягают в работушку, а другим народам — судьбу младших, либо хворых братьев, коих родители — имперская власть — жалеют, холят и нежат. Хитромудрые старцы сыто посмеивались в холеные бороды: русский Ванька-дурак — голодный, холодный, порты в заплатах, сапоги каши просят, но с ракетой, а ракета не для власти над миром и наживы, как у Америки, а ради мира в мире, праведности и процветания.

Не вспоивши, не вскормивши врага не наживешь… Инославец, откромившись, презрительно плюнет в русскую спину: «Русак-дурак…»; а упаси Бог, занедужит русский медведь, набегут рвать шкуру вчера вилявшие хвостами льстивые шакалы. Обидится русский, поплачется, но, одыбав, зла не помнящий, снова да ладом ублажает, примиряет, дабы жили народы мира в любовном ладу, в неге и холе. И что мы, русские, за народ такой, коль и герой — Иван-дурак, который лишь для того и явился, чтобы, туго затянув кушак на тощем брюхе, перебиваясь с хлеба на квас, бродить по миру и, не жалея живота, оборонять слабых, спасать бедолажных, утирать слезы страждущим, подавать милостыню голодающим?! А в старину, перво-наперво, спасать для жизни вечной, крестя и облекая во Христа. В каком еще народе столь юродивых во Христе, коим солнечно сияют и закатно пылают купола церквей, коль весь русский род после Крещения юродивый?! Где столь блаженных, суть, Иванушек-дураков, не умеющих жить мудростью дольней, земной, но жаждущих мудрости горней божественной?! Ну поди не вечны дураки да юродивые, а уж как поумнеют русские, за добро ухватятся, вот уж забедует, запоет лазаря земной шар — демоном натравленные друг на друга, народы перегрызутся, яко псы, и некому будет спасать, оборонять, мировой Молох пожрёт мир.

Не стал Елизар метать бисер перед… заезжей кралей, не поймет, и лишь вопросил:

— А по какому праву ты, девушка, за весь народ говоришь?! Вы там в городе с жиру беситесь… интеллигенция… — Елизар хотел прибавить: вшивая, но сдержался, — а у нас, слава богу, тишь да гладь да Божия благодать. Для меня бурят Баясхалан родных роднее.

— Живете на нашей земле… — зло цедила сквозь зубы заезжая дива, — а бурят за людей не считаете. При царе ваши князьки бурят продавали…

— На вашей?!

Елизара не столь поразила неприязнь к русским, сколь удивило откровение, потому что земляки-степняки жили мудрее и скрытнее: зачем до пупа рубаху рвать, попрекая русских, когда можно все тихо и мирно взять — сами отдадут, да еще и с поклон-цем: дураки же.

— Почему на вашей?! — загорячился Елизар, вспомнив то, что вычитал из толстых книг по истории Сибири. — Четыреста лет — российская земля. Первопроходцы — казаки, промысловые ватаги — пришли к Байкалу сразу же после бурят… Если на то пошло, земли вокруг Байкала — эвенкийские. Да, кочевали вокруг Байкала бурятские племена, вытеснили эвенков на север, но не было у кочевых племен государства, они и в нацию-то собрались века два назад. У русских — да, было тысячелетнее государство, к нему Сибирь приросла, и буряты попросились под руку белого царя, чтобы не вырезали монголы, да и китайцы покоя не давали… И брехня, что русские бурят продавали. Да, помещики в России крестьянами торговали, но буряты сроду не знали крепостного права.

— Ой, отстань от меня, болтун! — Анжела занервничала, выдернула из блескуче-черной, хищно щелкающей сумчонки сигарету и, жадно прикурив, заволоклась клочьями дыма.

Елизар, ошарашенный, будто обухом в лоб дали, растерянно побрел к застолью, где столкнулся с Баясхаланом, который по смурному лицу дружка догадался: не на ту парень нарвался, крапива девка.

— Что за птица-синица, эта ваша… Анже-ели-ка?

— Анжела?.. — усмехнулся Баясхалан. — Такая же Анжела, как я Джон. Цырендулма… Выдумала. Английскую школу в Улан-Удэ окончила, в институте культуры учится. Артистка…

— Оно и видать… Такое мне наговорила… — Елизар, еще не остывший после злой перепалки, поведал наговоренное Цырендулмой-Анжелой.

Баясхалан внимал неохотно, досадливо морщился, не желая слушать и говорить о столь хрупком и заповедном; буроватое лицо стемнело, как в небо в морось, глаза леденисто заузились.

— Она и говорить-то по-бурятски толком не умеет, зато по-английски чешет… В Америку лыжи навострила…

— Ого! — выпучил глаза Елизар. — Час от часу нелегче.

— В Америке старшая сестра. И сама год в американской школе училась. От Америки без ума… Ладно, пошли за стол, — обнял Елизара за плечи.

— Я, Баясхалан, однако, домой потопаю. Выпил, закусил и болё. Пора яба цырёнка [84] Яба цырёнка — идти домой. .

— Да посиди, куда торопишься. У тебя что, трое по лавкам плачут, есть, пить просят?!

— Дарима не приехала?

— Должна бы… — Баясхалан вопросительно глянул на дружка и пожал плечами. — Обещала… Хотя… может, тебе лучше домой податься. Сейчас молодые буряты подопьют, будут драться, а русского будут бить первого…

— Догадываюсь. Ладно, маленько посижу и ноги в горсть…

— Сиди-и. Может, и обойдётся. Стариков побоятся.

В глазах маячила англоязычная краса — смоляная коса, в ушах назойливо ворошились хлёсткие упрёки; и невольно помянулись говорливые, хмельные студенческие посиделки…

Под белесым, безоблачным небом призрачно серебрилась рябь рукотворного ангарского моря, белели опаленные солнцем валуны, где чайками посиживали купальщики и купальщицы, где заморская певчая ватага «Бони М» надрывала луженые глотки. Скользили на водных лыжах парни и девицы, вспахивая море, оставляя долгие борозды, пенистыми бурунами бегущие к берегу; и плыла вдоль берега, красуясь и похваляясь, белоснежная крейсерская' яхта с белыми парусами; а на палубе люди в белом услаждались музыкой; отчаянно голосил…о ту пору уже устаревший… итальянский парнишка Робертино Лоретти: «Чья ма-а-а-айка?.. Чья ма-а-а-айка?..» Мужики, не любившие Никиту Хрущёва, ранешнего генсека, толковали: де, так Никитка песню браво перевел.

Студенты-историки, счастливые…свалили, не завалили сессию… гуляли у моря, надыбав посреди раскидистого ивняка вы-пивальную поляну: словно стриженная трава-мурава, старое ко-стровище с тремя сухими валёжинами, что неведомо как и очутились на безлесом морском берегу. Азартно потирая руки, волоком и катом затащили с берега валуны, плотно уложили — столешня, постелили газетки, накроили хлеба, холодца и, ливерной колбасы, чтоб занюхать, выставили дешевое винцо: «Листопад», портвейн «три семёрки» и «Агдам», по прозвищу «Я те дам».