Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт

Она строго посмотрела на него.

— Вы глупец, Уилфрид.

— Глупцами были и великое множество тех, других, которых осудили. Невиновность ничего не значит. Она выбросила за борт даже самых безгрешных подозреваемых.

— Если вы не вернетесь в отель, вы не будете больше невиновным, Уилфрид. Вы признаетесь.

— Может, и признаюсь, но я буду далеко.

— А я?

— Вы?

Он не мог бросить ей в лицо, что о ней-то он и не подумал.

— Да, я. Вы сбегаете, вы признаётесь! Мы никогда не встречались. Меня арестовывают. И напрасно я кричу, что все неправда. Я — виновна. Благодаря вам. Не уступайте минутной растерянности.

Его бросило в холодный пот.

— Бегите тоже, Кароль. Это единственный выход.

— Нет, Уилфрид, мы ничего не сделали.

— Докажите это.

— А они, они-то что они докажут?

— Это большая разница. Им ничего не нужно доказывать. Они осуждают. И заканчивается это словами: «Господа присяжные удаляются на совещание». Если мы не понравимся присяжным, я получаю двадцать лет, а вы десять. Знаю я все это. Когда они вас увидят, то сразу поймут, и это будет отягчающим обстоятельством, что вы можете вызвать интерес у мужчины. Ведь мы при встречах скорее всего смотрели друг на друга, а не отворачивались.

— Вы потеряли самообладание, Уилфрид. Отвезите меня в отель.

— Как прикажете.

Он завел машину. Они медленно объехали город, ставший уже безлюдным.

«Вы потеряли самообладание». Как у нее получается сохранять его? Она оглушена горем, но не утратила способность к здравому рассуждению. И эта рассудительность заключалась в том, чтобы довериться мужчинам, их правосудию. И барашек идет на заклание, как будто на горное пастбище. Наивная. Ну и делай, что хочешь, идиотка. Мне до тебя нет дела. Я не знаю тебя. Мне плевать. О да, уж ты-то не упала бы со скалы! И мы не оказались бы в этой западне. Он никак не мог найти отеля. Этот город не что иное, как зловещий лабиринт. Быть просто прохожим — вот чего Уилфрид желал всем своим существом. Прохожим в отличие от него не надо барахтаться, вроде мухи, прилипшей к бумаге.

Голубую вывеску отеля они увидели издалека.

— Остановите, Уилфрид.

Он повиновался. Кароль колебалась. Уилфрид ждал, не торопил ее. Его больше ничего не интересовало. Она была ему безразлична. По другую сторону стены. Когда он был молод, ему нравился такой тип женщин: неброские и тем не менее обращающие на себя внимание. Их можно увидеть на вокзалах в залах ожидания, но, куда идут их поезда, не знает ни один человек. Они ждут. Они загадочны, а в уголках их глаз, хранящих легкий отпечаток «гусиной лапки», читается немного тревожная любовь. Вечерняя любовь. Огни позади жизни. Эти женщины волнуют юношей.

Уилфрид уже давно отказался от ремесла золотоискателя. Он понял, что чистого золота не существует. Но оно встречается во всевозможных, довольно приятных, поддельных украшениях.

Кароль взялась за ручку дверцы.

— Прощайте, Кароль.

Она проговорила, тяжело дыша:

— Вы меня губите, Уилфрид. Вам это безразлично?

Она начинала ему надоедать. Он видел, что рука ее на ручке двери дрожит, и пробормотал смущенно:

— Вы вольны поступать, как вам вздумается, Кароль. Я не имею права давить на вас. Я вам объяснил, что должно случиться и что случится. Вот и все.

— Вы делаете глупость. Огромную глупость.

— Возможно. И меня очень удручает, что это коснется вас. Но не говорите, будто я думаю только о себе. Я думаю о моем сыне и о своей матери. Простите, что они для меня важнее, чем вы.

— Вы их больше не увидите.

— Нет, увижу, когда-нибудь.

— Они поверят…

— Это единственные люди, которые поверят мне. Но, даже если не поверят, тогда, во всяком случае, им не придется приходить ко мне в тюрьму на свидания. Отовсюду, где бы я ни был, я буду писать в газеты, прокурору. Я им объясню, что я испугался. Испугался несправедливости правосудия. Может быть, меня поймут.

Она отпустила ручку дверцы.

— Это ужасно Уилфрид, ужасно беспокоиться о себе, когда он только что умер.

— Я знаю, Кароль. Он говорит: «Такова смерть», а мы говорим: «Такова жизнь». Если бы он оказался на нашем месте, вряд ли он думал бы о другом. Такому поведению, без сомнения, недостает благородства, но это так.

Она обреченно вздохнула:

— Я не знаю, куда идти.

— Вы не обязаны следовать за мной. Ваш паспорт здесь, в отеле?

— Нет.

— Мой тоже. Если б он был со мной, я уже этой ночью уехал бы за границу. Что вы решили?

— Увезите меня.

Она сжала его руку:

— Я не хочу оставаться одна. Я не хочу возвращаться туда одна. Я сойду с ума, если вернусь одна в этот отель.

Он почувствовал, что она так напугана, что готова броситься за ним куда угодно, а потом в один прекрасный день очнуться. Кароль все еще цеплялась за соломинку:

— Вы правда напишете в газеты и прокурору?

— Непременно.

— Может быть, вы и правы. Ни за что на свете не хотела бы я присутствовать на похоронах Норберта в качестве подозреваемой в чем бы то ни было.

Внезапно у нее вырвался крик ужаса:

— А если его похоронят прямо сейчас?

— Нет. Они будут держать его в больнице. Они очень долго могут его держать. Вплоть до конца расследования.

Кароль закрыла глаза. Ее лицо, обрамленное светлыми волосами, казалось зеленоватым.

— Поедем, Уилфрид, поедем.

Лично он не боялся одиночества. Вот уже много лет, как он привык к нему и даже довольно уютно чувствовал себя в этом положении. Уилфрид почувствовал досаду. Надо было уехать, не говоря ни слова о своих опасениях этой женщине. Конечно, его поведение назвали бы подлостью. Но, если бы мужчины могли гордиться буквально всеми своими поступками, на дорогах было бы не продохнуть от непонятных существ с выпяченной от гордости грудью.

Он все не спешил трогаться с места и процедил сквозь зубы:

— Кароль, вы еще можете передумать. Возможно, что я ошибаюсь, и все закончится благополучно. Так бывает.

— Нет, Уилфрид.

Она еще сильнее сжала его руку.

— Не оставляйте меня. Нужно быстрее уехать. Я не могу вернуться в эту комнату.

Он повернул ключ зажигания. Ничего не зная о наследстве, он нажал на кнопку, которая убивает китайского мандарина.

«Мерседес» мчался в кромешной темноте. Кароль, совершенно измотанная, временами погружалась в короткое дремотное забытье. И этот отрывистый сон раздражал Уилфрида. Она уже забыла Норберта. На те несколько минут, когда голова ее свешивалась на грудь, Норберт уходил из ее мыслей, Норберт страдал от забвения. Тогда Уилфрид слишком резко выкручивал руль на поворотах, стараясь таким образом разбудить свою попутчицу. Сознание возвращалось к ней, взгляд блуждал во мраке, вновь оживали боль и мысли о Норберте.

— Кароль, я прошу вас стать моей женой.