Вильям Козлов - Маленький стрелок из лука

Глаша вернулась быстро, она запыхалась, к груди прижимала свернутое в рулон одеяло. На ней была теплая стеганая куртка, из кармана свисал коричневый шерстяной платок.

- Я взяла бинты и пузырек с йодом, - сообщила она, забираясь в карбас.

Глупостями занимаешься, а на ноги ничего не надела, - рассердился Кирилл. - На кой черт им твой йод, если... Но, заметив, как испуганно расширились ее глаза, он умолк... Тоже хорош! Нервы распустил. Он чуть было не брякнул: уж если что им понадобится на воде, так это спасательный круг...

От этой мысли у него засосало под ложечкой, и он почувствовал слабость, даже вынужден был отпустить стартер. Уже не предчувствия, а дикая тревога стала терзать его: не случилась ли с ними какая беда! Уже сумерки, где они могут быть? Сомнительно, что мог отказать мотор на берегу, а если в пути, на озере?.. Разве их сыщешь теперь? Но волна идет к берегу, если бы отказал мотор, их бы все равно прибило к суше...

Кирилл заторопился, руки его дрожали, и, как обычно бывает в таких случаях, мотор не заводился, фыркал, чихал... Он понял, что залил горючкой свечу. Пришлось ее ключом выворачивать, протирать и снова ставить на место. Глаша широко открытыми глазами смотрела на него. Она съежилась на носу в своей толстой куртке. Босые ноги, как птица, поджала под себя. Платок по-прежнему торчал из кармана. Это почему-то стало раздражать Кирилла.

- Платок потеряешь, - заметил он, нажимая на стартер.

- Я не переживу, коли с ними что-нибудь случилось, - совсем как взрослая произнесла Глаша.

Мотор взревел, и Кирилл круто развернул нос карбаса. Теперь резкий ветер не давал возможности переговариваться. Он держал вдоль берега, но нигде карбаса не было видно.

В Трубачеве им сказали, что Сашка - его тут все знали - и молодая городская женщина отчалили от берега в начале седьмого, как только почту закрыли. Ему даже сообщили, что Евгения дозвонилась до Ленинграда, дома у нее все благополучно... В маленьком поселке всегда все всё знают!

- Господи, неужто они утопли? - плачущим голосом воскликнула Глаша, когда они снова подошли к карбасу.

- Ты еще нюни распусти тут мне! - грубо оборвал Кирилл, у него у самого сердце переворачивалось от ужасного предчувствия.

Они молча отплыли от берега, Кирилл развернул карбас и направил его туда, где низкое лохматое небо сливалось с колышущимся неприветливым озером. Глаша перебралась на корму. Устроилась рядом, сейчас она напоминала сгорбившуюся старушку с маленьким скорбным лицом, спрятавшимся в платке, который она накинула на голову.

Лицо Кирилла окаменело. Он сейчас не думал, куда держит путь, он думал о том, что не может жизнь быть столь жестокой к нему: только что он с таким трудом после горя и разочарований нашел свое счастье, а в этом Кирилл теперь не сомневался, как оно, возможно, обернулось ужасной трагедией... Кирилл не считал нормальными тех людей, которые были способны из-за неудачной любви или из-за крушения несбывшихся надежд покончить с собой. Он был убежден, что ему в голову даже никогда такая мысль не придет. А сейчас он впервые совершенно отчетливо представил себе, что если не стало Евгении, то а его жизнь утратила весь свой смысл... Пусть это прекрасное и вместе с тем коварное ненасытное озеро примет в себя и его... Он с открытыми глазами камнем пойдет на дно и не сделает малейшей попытки всплыть наверх. Пусть грудь разрывается от удушья, лопаются барабанные перепонки в ушах, а могучий инстинкт жизни прилагает все усилия, чтобы вытолкнуть тело наверх, он не всплывет. У него хватит силы воли не всплыть...

Ветер обдал его лицо мелкими брызгами и вмиг развеял недостойные капитулянтские мысли... Он еще не знает, что с Евгенией, а уже хоронит себя! Не только паникер, но еще, оказывается, и слабак! Кто сказал, что она утонула? Наверняка они плыли вдоль берега, даже если карбас затонул, они смогли бы добраться до суши. Кирилл знал, что Евгения хорошо плавает, а о Саньке нечего и говорить: он родился на озере! Они живы, и их надо искать... Мысль его заработала четко и ясно. Он вспомнил, что Евгения хотела перед отъездом обязательно наведаться на маленький остров, Кирилл забыл, как он называется... Кажется, у него и названия-то нет.

- Далеко отсюда до острова? - громко спросил он нахохлившуюся Глашу, страдальческими глазами смотревшую прямо перед собой. Обороты мотора он убавил до минимума.

Тут островов много, - бесцветным голосом ответила она.

Наверно, Глашу посетили те же самые мысли, что и Кирилла, очень уж у нее испуганное лицо.

- Маленький такой... - волнуясь, кричал Кирилл, - Он где-то должен быть близко... Помнишь, она говорила, что хорошо бы туда съездить? Ну, когда мы смотрели на чаек, помнишь?

- Не помню, - вяло произнесла она. - На каких чаек?

Кирилл решил подойти с другой стороны.

- Евгения была в синей юбке, и ее еще комары в воду загнали.

- Вчерась-то? - на этот раз вспомнила Глаша, - Так она хотела плыть на Федюнин бакен, это близко.

- Говори, как туда держать? - приказал Кирилл.

Наверное, в его голосе прозвучала надежда, потому что Глаша завозилась на скамье, затем стащила с головы платок, и светлые волосы залепили ей лицо. Она отдела их за ухо, взглянула в глаза Кириллу.

- Чего им торчать-то до ночи на бакене? - спросила она.

- Ты давай показывай!

Глаша посмотрела на озеро и велела взять влево. Платок она так и не надела, хотя волосы мешали ей.

- Если мы их найдем, я боженьке и пречистой деве Марин свечку в церковке поставлю, - заявила Глаша.

- Так ты же говорила - в бога не веришь?

- Когда все хорошо, не верю, а когда беда постучится в окошко, я про боженьку вспоминаю.

- С кем же ты в церковь ходишь? - спросил Кирилл. - И даже свечки ставишь...

-- Я только в пасху и в троицу, - ответила Глаша, - С дедушкой, с кем же еще?

В красном углу в избе деда Феоктиста висело несколько потемневших икон, одна даже в окладе. Евгения сказала, что иконы конца восемнадцатого века и не представляют интереса, так как выполнены примитивным богомазом.

- Чему же тебя в школе-то учат, Глашенька? - сказал Кирилл, вглядываясь в даль. Кажется, в сгущающихся сумерках показалась темная масса. Это может быть только остров.

- Еще я верю, когда сильная гроза, - пояснила Глаша. - Перекрестишься на иконку - и пронесет... И еще ночью, когда в доме одна, я тоже верю. А днем не верю.

- Ну, моли своего боженьку, Глаша... - пробормотал Кирилл, направляя карбас к смутно темнеющему впереди маленькому островку. Хотя он был и маленький, все берега в буреломе, виднеются деревья, но пока не разобрать, сосны это или березы.

- Что это? - воскликнула Глаша, показывая рукой в темную воду. Кирилл тоже рассмотрел продолговатый предмет, напоминающий спинку стула с задними ногами. Чувствуя, как стало трудно дышать, Кирилл сбавил обороты, потянул на себя кривую железяку, и карбас медленно развернулся. Он уже догадался, что это в воде: мольберт Евгении. Сначала попыталась достать его Глаша, но ей было не дотянуться, тогда Кирилл придвинул веслом мольберт поближе к борту и достал.