Николай Омельченко - Серая мышь

Постепенно входя в жизнь отряда, я все же не забывал, что в руках Петра Стаха жизнь моей жены и сына и надо выполнить данное мне задание. Как-то ночью меня разбудил низкий гул тяжелого самолета и чей-то крик:

— Добровольцы есть?

Я приподнялся на нарах. Проснулся и Володя, спавший со мной в одной землянке, остальные партизаны то ли не слышали, то ли сделали вид, что спят.

— Куда это? — спросил я у Володи.

— Самолет привез грузы на посадочную площадку, вызывают добровольцев выгружать. У нас не так часто это бывает, обычно грузы сбрасывают.

— Пойдем, — предложил я Володе.

— Спать охота, — зевнул он.

— Тебе, старожилу, тут, я вижу, все уже надоело, а мне с непривычки, да и все равно ведь проснулся. — И я стал одеваться.

— Тогда и я с вами, — неохотно поднялся Володя.

Аэродром — большая поляна с низкой травой и дотлевающими на ней кострами, посадочными знаками, — был расположен в двух километрах на северо-восток от лагеря. Когда наша группа подошла к самолету, груз, почту и медикаменты уже выгружали сами летчики и те, кто подоспел раньше нас. Как мы потом узнали, самолет доставил и несколько комплектов приготовленных специально для партизан подрывных устройств. Командиры, видимо, хотели проверить в деле и новое устройство, и новичка-партизана и послали меня вместе с разведчиками на задание — должен был проследовать немецкий эшелон. Правда, он шел с востока на запад, и никто не знал, что в нем было. Акцию мы совершили — подорвали эшелон; платформы его были забиты металлоломом, в двух последних вагонах везли на работы в Германию девчат. Эшелон ехал медленно, поэтому последние вагоны остались целыми, и узницы отделались лишь ушибами. Когда открыли двери и высыпали девчата из вагонов, аж жутко стало — совсем еще дети, наверное, немцы забирали уже последних. Вокруг стоял такой плач, что ничего не было слышно. Девчат успокоили, хотели строем повести их в лес, но из этого ничего не получилось, — они сбились в одну кучу, как перепуганное в панике стадо, так их и погнали в лес, то решили, заставляли бежать — в любое время могли появиться немцы или каратели. Потом мне рассказывали, что их устроили где-то на перевалочной базе, накормили, оказали кому надо медицинскую помощь, а затем стали отправлять какими-то путями на родину. Партизаны отнеслись к ним с сочувствием и заботой. И я опять невольно сравнил, как бы поступили в таком случае наши хлопцы. Уверен: не стали бы панькаться; «москалих» вернули бы немцам, а кое-кого взяли бы себе в наложницы, после чего вряд ли оставили бы их в живых. До того, как я попал в партизанский отряд, я думал, что советские партизаны не только воюют с немцами, но и много сил отдают борьбе с нами, националистами. Однако уже с первых дней понял, что к нам они относятся даже с каким-то обидным пренебрежением, не считая нас серьезным противником. Они избегали стычек с нами не потому, что боялись нас, просто считали своей главной задачей борьбу с оккупантами. Как-то я осторожно затронул эту тему в разговоре с Яковом Мирчуком.

— По этому поводу есть разъяснение, — сказал он. — Если не лезут, не встревать с ними в драку, хотя они и наши враги; не до них нам сейчас. Об этом тебе лучше расскажет командир, обратись к нему.

При случае я так и сделал, заговорил с ним, ссылаясь якобы на свою ненависть к националистам, убийцам и палачам мирных жителей. Андрей Иванович Коваль отнесся к этому вопросу более серьезно, чем я предполагал. Пригласил меня к себе в землянку, усадил за стол, достал какую-то тетрадь, полистал ее и потом сказал:

— У нас стоял вопрос о выработке единой тактики борьбы партизан и подпольщиков против националистов, особенно после того, как по заданию немецких фашистов их банды активизировали действия против нас. Обратились в Центральный партизанский штаб, к руководству нашей партии. Центральный Комитет КП(б) Украины подошел к решению этого вопроса, руководствуясь высокогуманными и моральными принципами. Вот они. — Коваль нашел нужное место в своей тетради и прочел: — «В нашем отношении к украинским националистическим „партизанским“ отрядам, — я вам зачитываю радиограмму ЦК КП(б)У всем командирам партизанских объединений, прервавшись, заметил Коваль, — мы всегда должны помнить и различать: первое, что руководители украинских буржуазных националистов — это немецкие агенты, враги украинского народа; второе, что некоторая часть рядовых участников этих отрядов искренне желает бороться с немецкими оккупантами, но она обманута буржуазными националистами, пролезшими к руководству этими формированиями». Вот так, — закрывая тетрадь, Андрей Иванович окинул меня пристальным взглядом и, подумав, добавил: — Отсюда и делаем выводы, что ЦК КП(б)У ставит перед советскими партизанами задачу — всеми способами разоблачать руководителей националистических формирований как врагов украинского народа, фашистских агентов; не вступать с ними в контакт; не предпринимать вооруженных операций, если националистические формирования не нападают на советские отряды. — Командир положил ладонь на тетрадь и продолжал: — В этой же радиограмме подчеркивается — работу среди украинского населения следует начинать с разъяснения, что только последовательная, непримиримая борьба Красной Армии, наших партизан и всего советского народа против немецко-фашистских оккупантов приведет к разгрому гитлеровской Германии и обеспечит украинскому народу свободу в воссоединенной Украинской Советской Социалистической Республике; что нацисты пришли с целью завоевания Украины и превращения ее в свою империалистическую колонию, а националисты помогают им в этом, копают могилу украинскому народу. Доказывать это надо убедительными фактами фашистских злодеяний на Украине, разъяснять массам, что только коммунистическая партия приведет к окончательному разгрому немецко-фашистских оккупантов.

Я впервые слышал подобные слова и был с ними согласен, хотя не без настороженности подумал, что все это — агитация, обратная той, которую я проводил у себя в отрядах, но тут же осознал сказанное Ковалем: ведь все оно так и есть, ни капли вранья и пропагандистских натяжек. Даже позавидовал: этому бывшему детскому врачу нетрудно быть агитатором, ведь его аргументами есть сама правда. Потом я еще не раз слушал Андрея Ивановича, и меня все больше охватывало чувство безысходности, накатывала тоска, мне все больше нравились окружавшие меня ребята: стойкие, безоглядно преданные своему делу, верящие в то, за что готовы отдать жизнь. Но я пришел к ним оттуда, поэтому, проникнувшись к ним уважением и даже полюбив этих людей, я все же делал свое черное дело, выполнял задание. Посадочная площадка, куда прибыл самолет, была мною зафиксирована, я запомнил еще два ложных аэродрома, больших складов в отряде не было, а если и были, то это являлось такой тайной, что и не все партизаны знали о них. Выведал я еще кое-что, теперь уже не упомню всего. Вапнярский и Стах, конечно же, прежде всего спросят меня о численности отряда, и я решил не говорить им правды. Отряд Коваля был малочисленный, лишь небольшая часть партизанского соединения, но я скажу все наоборот, ведь лазутчик, засланный к нам, даже под пытками не выдал правды, назвал количество партизан в пять раз больше и преувеличил вооружение; так буду говорить и я. Где-то в душе я себя оправдывал — не хочу кровопролития между братьями-украинцами, ведь советские партизаны, как убедил меня Коваль, нападать на нас не намерены, а наши, если дознаются, что их отряд малочисленный и не так уж хорошо вооружен, налетят, перебьют всех, так Вапнярский уже сделал с одним небольшим отрядом.