Марк Арен - Реквием по Иуде

На протяжении многих тысячелетий человечество тщательно хранит имена, ставшие синонимами людских пороков. Но даже в их ряду Иуда Симонов Искариот занимает особое место. Без малого две тысячи лет он олицетворяет собою предательство — грех, знакомый каждому из нас, ибо все мы страдали от него, либо предавали сами.

Предательство и вера… Они неразлучны пока уживаются в нас потребность веровать и способность предавать.

Ведь, даже веруя, мы остаемся бесконечно далеки от истинной веры. Возможно, виной тому неискоренимое в нас язычество, в чьих категориях предательство — всего лишь шалость. Пустяк, за которым не зрим Кого на самом деле предаем. Ибо, предавая тех, кого Он нам дал, мы каждый раз предаем Его самого.

Поэтому тот, кто клянется, что верует, а ближнего предает, — тот лжец. Значит, в каждом из нас — Искариот. Посему всем нам: и тем, кто предавал, и тем, кого предали, я посвящаю эту повесть.

Дом старого Мустафы стоял у дороги, ведущей в Каир. Когда-то вокруг него теснились такие же глинобитные домики, но они не устояли в битве с беспощадным временем. Сейчас на их месте выросла заправочная станция, и автобусы с туристами разворачивались на асфальтовом пустыре, завывая моторами и стреляя дымом.

Но Мустафа, оставшись в одиночестве на этой стороне шоссе, не роптал на судьбу. Под покосившимися стенами его дома нашел приют стихийный рынок сувениров. Пока автобус заправлялся, туристы коротали время, разглядывая, а иногда и покупая изделия местных умельцев — чеканщиков, гончаров, камнерезов.

В тот день Мустафа задержался у своего прилавка. Другие торговцы давно собрали товар и разошлись по домам, а он все сидел в тени забора. Ему некуда было спешить. Он знал, что сегодня автобусов больше не будет, значит, не будет и покупателей. Давно можно было уйти в прохладу дома, но Мустафа все сидел, будто дожидаясь чего-то.

Он задремал, и поэтому не заметил, как к заправке подкатил запоздалый автобус. Туристы высыпали из него и сбились в кучку в тени одинокой пальмы. Один из пассажиров направился в сторону бензоколонки, о чем-то спросил заправщика, и тот указал ему на Мустафу.

Он выглядел как все туристы. Было ему лет сорок, а может, шестьдесят: в шортах и босоножках, в черных очках и соломенной панаме люди теряют возраст, а иногда и пол. Он подошел к прилавку и, увидев, что продавец спит, остановился и закурил.

Взгляд его упал на лежащие перед ним безделушки. Среди пепельниц, зажигалок и прочей чепухи попадались фигурки, вырезанные из камня. Продавец, наверно, и не старался выставлять их на самое видное место — вера запрещала изображать живую тварь, а статуэтки были почти как живые. Впрочем, они изображали не людей, не зверей и не птиц. В основном то были фигурки сказочных джиннов, смешные в своей отвратительности. Что поделать, рынок живет по своим законам. Есть спрос — будет и предложение…

Усмехнувшись, турист взял с прилавка фигурку шайтана — длинноносую, с шишковатой головой — потеребил дремавшего Мустафу за плечо и полез в карман за деньгами. Но тут его окликнула женщина, направлявшаяся к нему от автобуса. Она, смеясь, нацелила на него «поляроид». Турист недовольно отмахнулся, а Мустафа даже слегка испугался: еще не освободившись от липкой паутины сна, он не мог понять, откуда вдруг взялись эти люди. Фотовспышка заставила его зажмуриться, а когда он открыл глаза, на прилавке уже лежала монета, брошенная туристом.

— Этого мало! — воскликнул старик по привычке, даже не взглянув на монету.

— Скоро получишь сполна! — с усмешкой ответил турист и, подбрасывая безделушку на ладони, отправился к автобусу.

Мотор взвыл, изрыгая копоть. Двери автобуса задвинулись, он попятился к шоссе и, разворачиваясь, сверкнул стеклами. Из открытого окна вылетел листок, который, кружась и порхая, опустился в пыль под ноги Мустафы.

Старик поднял фотографию и увидел на ней себя. Снимок был хорош. Глянец скрыл облупленную стену, сгладил морщины, и даже бесхитростный прилавок выглядел ярко и роскошно, как на настоящем базаре. Мустафа, крайне довольный находкой, хотел было спрятать снимок в карман, как вдруг понял, что на ней чего-то не хватает.

Ну да, ведь та белая женщина нацелила свой аппарат не на него, а на покупателя — но где же он? Его не было на снимке. Странно, но фигурка шайтана, которую он купил, была видна вполне отчетливо. Она словно висела в воздухе над рядами остального товара где-то на уровне лица Мустафы.

Долгая жизнь научила Мустафу ничему не удивляться, тем более — чудесам, на которые способны иностранцы.

Спрятав фотографию в карман брюк, старик взял со стола брошенную незнакомцем монету, и, подслеповато щурясь, стал ее разглядывать. Вдруг она выпала из его дрожащих рук и закатилась под стену. Мустафа, кряхтя, нагнулся и пошарил рукой, но ничего не нашел. Раздосадованный старик подобрал с земли засохший сук и попытался с его помощью выскрести монету из-под стены. Убедившись в тщетности своих усилий, он, ворча и проклиная судьбу, свернул прилавок и скрылся за дверьми своего дома.

Через пару минут он вышел в сопровождении сыновей, и, отчаянно жестикулируя, подвел их к месту происшествия. Сыновья поступили так, как поступают настоящие мужчины, столкнувшись с неразрешимой проблемой — присели перед стеной на корточки и задумались.

После короткого совещания самый младший сын был послан в дом за инструментами. Он вернулся с небольшой киркой и вопросительно глянул на братьев. Те наперебой стали подавать ему весьма разумные и взвешенные команды.

Юноша поддел киркой камень, под который закатилась монета, и стал его потихоньку расшатывать. Кто-то из старших братьев громко предостерег его от излишних усилий, но было уже поздно. Камень вывалился из кладки, обвалив за собой большой кусок стены.

Ошеломленный новой напастью Мустафа, горестно воскликнув, запустил в неловкого парня куском отвалившейся глины. Тот, уворачиваясь, заступил туда, откуда вывалился камень — и вдруг, вскрикнув, провалился вниз. В последний миг он успел ухватиться за край образовавшегося провала.