Роберт Джоунз - Сила притяжения

Едва Эммет вышел на улицу, его ослепило солнце. Дома всегда царил полумрак, даже днем. Эммет специально его поддерживал, чтобы спастись от жары, да и к чему эти жизнерадостные солнечные лучи, когда приходится сидеть взаперти. На мгновение все вокруг стало расплывчатым и прозрачным, словно рентгеновский снимок. Эммет терпеливо поморгал, и мир восстановился.

Стоя у подъезда, Эммет застегнул куртку до самого подбородка, железная собачка «молнии» ущипнула шею. Куртка болталась, как мешок. Эммет подвигал плечами, и рукава затрепетали, точно крылья.

«С каждым днем все меньше», — радостно подумал он.

Прежде чем ступить на тротуар, Эммет внимательно посмотрел по сторонам. По утрам улица была безлюдной, но ему хотелось удостовериться, что нигде поблизости не бродит любопытный сосед, а в кустах не затаился домовладелец. Убедившись, что путь свободен, Эммет надел темные очки, и мир вокруг стал сине-зеленым.

Футболка уже прилипала к телу. Даже фланелевая рубашка, надетая поверх футболки, уже промокла под мышками.

«Представь, что тебе холодно. Представь, что сейчас зима и ты дрожишь от холода», — твердил себе Эммет, поворачивая за угол, чтобы поймать такси. С каждым шагом он потел все сильнее. Брюки уже можно было выжимать.

«Ну, давай, — он сжал зубы. — Представь себе, что ты без куртки едешь на лыжах, а вокруг снег. Представь, что ты спишь голым на глыбе льда».

Эммет вообразил лыжника на склоне горы. Сощурился, чтобы приблизить картинку. Теперь видно раскрасневшееся на морозе лицо. Эммет поежился, стараясь удержать образ. «Давай, — сказал он, — холод. Холод. Белый. Белый».

Лицо лыжника застыло у Эммета перед глазами. Уголки голубого нейлонового воротника дрожат на ветру. Эммет слышит шуршание лыж у подножия крутого склона и свист: лыжники, разогнавшись, летят против ветра. «Холод, холод, холод». — Эммет подгонял себя, пока не закружилась голова и с бровей не закапал пот.

Он пнул металлическую ограду, что тянулась вдоль улицы. «Да можешь ты заставить свое тело хотя бы замерзнуть!» — ругал себя Эммет, перебирая в памяти все известные ему чудеса.

Эммет читал о людях, которые умеют усилием воли отрываться от земли, сладко спят на битом стекле и легко, будто воду, глотают стальные мечи. А заставляют съежиться любую опухоль, воображая лучи, которые атакуют раковые клетки. Эммету хотелось верить, что он научит свой мозг полностью контролировать тело, а потом сможет даже бросить вызов природе, если хорошо постарается. Но ничего не получалось. И день ото дня мозг отказывался его слушать.

Не успев дойти до конца квартала, Эммет захотел пить. Одежда так потяжелела, будто он замочил ее в ванне, прежде чем надеть и выйти на улицу. «Представь, что это шелк», — неуверенно сказал себе Эммет, но жара так мучила его, что ни о чем другом невозможно было думать. Он взглянул на часы, проверил, успеет ли забежать за угол и купить воды в гастрономе.

Весь последний месяц Эммет хотел только газированной воды. Вбил себе в голову, что она обладает очистительной силой. Глотая воду, представлял себе, как пузырьки скребут его душу. Мысленно прослеживал их путь вниз по глотке, воображал, как они впитываются в легкие. Если бы Эммет совсем ничего не ел, смог бы услышать, как холодная жидкость падает на дно желудка, прежде чем там раствориться и исчезнуть. Он хотел со временем научиться следить, как движется минеральная вода в организме. Он считал, если пить только такую воду, помногу, в конце концов станет совершенно чистым.

А собаке все же требовалась пища. Эммет пытался ее переучить. Осторожно ставил на пол у коврика миску с газированной водой. Поначалу собака воротила нос от пузырьков, будто они перечные, а не воздушные, но вскоре смирилась, сообразив, что другого питья не получит. Когда она выпрашивала у Эммета еду, он закрывал лицо марлевой повязкой, чтобы не вдыхать запах пищи.

Сам он голода не чувствовал, а дома ел только морковь. Он часами скреб ее ножом, чтоб оставалась лишь безупречная рыжая плоть. Иногда он резал морковь на небольшие кубики или перемалывал в соковыжималке и ел, как суп, из плошки. Нарезал длинной соломкой и раскладывал на блюде. Иногда аккуратно натирал на терке и вытряхивал на тарелку, словно пучки волос.

Эммет каждый раз клал рядом с тарелкой ложку и вилку. Справа, на сложенной прямоугольником салфетке всегда лежал нож. Эммет зажигал две восковые свечи в серебряном подсвечнике, доставшемся ему в наследство от матери. Эммет редко выходил на солнце, но кожа его чуть порыжела — будто слабый загар.

Тело приспособилось. Оно стало проще. Он восхищался тем, как усохла его плоть, как туго кожа обтягивала кости, он при любом движении ощущал себя. Чем тоньше он становился, тем безопаснее себя чувствовал. Казалось, перемещаться в пространстве стало легче. Эммет верил, что находится на пути к чему-то важному. Досконально изучив свой организм, он начнет преображаться силой мысли. Уже сейчас он отслеживал ритмы тела, чувствовал каждую живую клетку, малейшую вибрацию.

С психиатром Эммет своими идеями не делился. Эммет давно наловчился его дурачить. Но приходилось тщательно наряжаться, чтобы скрыть худобу. Вот и сегодня ему хотелось выглядеть уверенно в офисе доктора, словно нет ничего необычного в том, что в жаркий летний день он надел куртку.

На каждом сеансе Эммет подолгу рассказывал о деликатесах, которые якобы готовил. Он подробно описывал рецепты, продукты и процесс приготовления каждого блюда. Он сказал доктору, что начал устраивать вечеринки для друзей. «Я потихоньку приобретаю репутацию хозяина салона», — похвастался Эммет. А потом добавил, что подумывает о поступлении на кулинарные курсы в Институт питания и теперь, преодолев свой страх перед едой, собирается стать шеф-поваром.

По дороге к психиатру Эммет репетировал сегодняшнюю речь. Он проговаривал про себя рецепт шоколадного суфле, который накануне выучил наизусть, и сейчас тренировался со смаком перечислять названия ингредиентов, так, будто чувствует их аромат и вкус.

«Взбитые яичные белки смешиваем с сахаром. Добавляем четыре ложки размягченного масла. Восемь расплавленных плиток шоколада». Он представил, как облизывает миску, и усилием воли удерживал этот образ, пока не схлынула волна отвращения. Потом заставил себя мысленно облизать каждый палец.

За углом гастронома он заметил перегруженный мусоровоз, стоящий почти на тротуаре. «16–20, пункт С, — произнес он про себя. — Мусор и пепел должны храниться в здании или на задних дворах, пока не придет время их вывозить». Эммет знал, что мусорщики иногда не появляются в этом квартале по нескольку дней. При такой жаре мусор успеет сгнить, к дверям магазинов набегут тучи крыс.