Роберт Джоунз - Сила притяжения

Бабушка Эммета пересела к самому краю веранды, спиной к морю. Мать рассказывала про отпуск, проведенный с мужчиной, которого ни Эммет, ни бабушка ни разу в жизни не видели. Разговаривая, мать качалась на стуле, балансируя на двух его задних ножках.

Эммет не мог оторвать от нее глаз. Мать будто плыла, слегка держась за широкий парапет веранды. Рассеянно покачиваясь, даже умудрялась ерзать, а стул так и грозил упасть.

Слушая ее, бабушка собирала грязную посуду со стола и ставила на серебряный поднос, который держала на боку. По пути в дом она свободной рукой резко дернула спинку стула. Тот сильно пошатнулся, но мать удержала равновесие, указательным пальцем надавив на каменный парапет. Эммет заметил, как палец покраснел, побелел от напряжения, но мать не сменила позы и не проронила ни слова. Закончив свой рассказ, она опустила стул на четыре ножки, ловко встала и пошла твердо, ни разу не оступившись.

В эту секунду она показалась Эммету ангелом, сошедшим с небес, подчинившим себе целый мир. Мама сделала несколько шагов к стене и повернулась — море за спиной, ветер треплет волосы, всей своей необузданной молодостью мать словно дразнила бабушку. Мать поманила Эммета пальцем. Он подошел и прижался к ее ногам. Она поцеловала его в лоб, потрепала волосы. Посмотрела на бабушку и лениво протянула: «Ты что-то хотела, мама?»

Эммет хорошо запомнил, как все морщины на лице бабушки вдруг собрались у подбородка, и лицо ее стало, будто ненужная тряпка, брошенная на пол. Все еще держа поднос, бабушка попятилась в дом, словно боялась повернуться к ним спиной.

Едва она ушла, мать погладила Эммета по голове и послала упаковывать чемодан. Она сказала, что сейчас они вдвоем поедут за Джонатаном. Сразу после развода мать оставила Эммета жить с бабушкой, а отец забрал Джонатана к себе в Филадельфию, в дом, который делил с продавцом косметики. В то же лето их отец бесследно исчез.

Эммет с матерью выехали сразу, не попрощавшись. В том возрасте Эммет подчинялся ей беспрекословно, ходил за ней хвостом, будто в трансе. Всю ночь они ехали по берегу Калифорнии, чтобы забрать мамин багаж. В ее новом доме была только одна огромная комната с тремя окнами высотой в два этажа, которые поддерживали тонкие металлические планки. У четвертой стены стоял камин, такой большой, что, когда его разжигали, красно-оранжевые языки огня вытягивались и отражались во всех трех окнах. С улицы казалось, будто дом объят пожаром.

Они погрузили в багажник семь чемоданов и пакеты с едой. Забравшись в машину, Эммет моментально забыл про бабушку. Мама рассказывала ему про свою поездку, какое скалистое побережье в Сардинии, как она ночевала в пещерах огромного утеса. Внутри пещер сплошная тьма, только вход светится полумесяцем, и, когда она шла к нему, ей казалось, будто она двигается прямо к солнцу. Еще она рассказала про пещерных летучих мышей. Как они внезапно, будто гром, стали бить крыльями у нее над головой, а потом вся стая большим облаком пепла стремительно вылетела наружу, в ночь.

Эммет тогда считал мать искательницей приключений. Едва осознав себя в мире, Эммет понял, что рамки домашней жизни с бабушкой для матери слишком тесны. Он никогда не осуждал ее за долгие отлучки. Что-то в ее поведении — может, легкое высокомерие или эти неуютные паузы, с кем бы она ни говорила, — заставляло людей охотно уступать ей, словно это ее наследное право. Эммет часто изумлялся, как рядом с матерью самые грубые чиновники умолкали; ради нее задерживали самолеты, откладывали заказы, и, где бы мать ни появлялась, ее всюду окружали добротой и вниманием.

В ту ночь, сидя рядом с ней в машине, Эммет чувствовал, что ему досталась часть этой магии: словно мать одарила его свободой, что незримо хранила ее саму. Он очень надеялся, что они с мамой уедут куда-нибудь подальше и никогда не вернутся.

Они мчались вдоль побережья всю ночь, потом повернули на восток, к Неваде, затем отклонились от маршрута на север, углубляясь в Вайоминг. Айрис хотелось, чтобы Эммет увидел места, где она проводила лето в детстве. Он хорошо запомнил названия городов, которые они проезжали: Термополис, за ним Коуди, потом Грейбулл у подножия гор Биг-Хорн. Эммет нигде раньше не видел таких плоских и пустынных пейзажей, какие попадались в предгорьях. В диких местах Эммету становилось не по себе, а мать лучилась радостью.

Когда в машине стало совсем темно, мама рассказала ему, как часто ночами спала на воздухе, в палатке из москитной сетки. Изнутри она смотрела на мир сквозь тысячи мельчайших клеточек. Мама сказала, что ночное небо на ранчо — самое черное и звездное на свете. А днем оно выше, закругляется по краям и, откуда ни посмотришь, смыкается с землей. Даже на пустынных равнинах и на окраинах ранчо, где нет ничего, кроме оврагов и невысоких скал, разбросанных тут и там до самого горизонта, ее не покидало ощущение, будто она внутри огромного шара.

Днем раньше, через час после того, как они миновали Рино, мать показала ему, как ночью с каждым часом светлеет небо.

— Смотри, все здесь лежит в руинах, — сказала она еще в начале пути. — Город вон там. — И показала на размытое пятно, похожее на грозовое облако.

Они ехали, и вдруг он вырос перед ними, сверкая среди пустыни, будто Изумрудный Город из сказки. Ничего прекраснее этих мерцающих зданий, что вдруг явились из тумана, Эммет никогда не видел.

Позже, в Вайоминге, они свернули на пастбище, остановились в миле от шоссе. Мать увела Эммета к предгорью, и они двинулись по тропинке, что протоптали животные. Эммет немного устал, но мать тащила его вверх по склону. Она помнила, оттуда чудесно глядеть на восход луны.

Эммет не думал, что луна каждый день поднимается в небе, как солнце. Подбадриваемый матерью, он добрался до выступа, и они притулились к большому валуну. Мать распаковала корзинку с продуктами, разложила их на салфетке и показала Эммету, куда нужно смотреть. Мальчик покорно уставился вдаль, на деревья, холмы и спираль грунтовой дороги. По ней проехал красный джип, несколько раз притормозив, будто водитель заметил их и пытался разглядеть получше. Луна, притаившаяся в уголке небес, была тонка, и местами сквозь лунный шар просвечивала синева.

Солнце садилось, а луна вставала на его место, словно ее тянули удочкой. Долину заволокло туманом, но, когда стемнело, густая дымка будто остекленела, отвердела, начала светиться. Луна плыла неспешно, и в воздухе различалась каждая частичка света, будто атомы вдруг стали видимыми. Темнота из миллиардов точек, и каждая в лунном свете распадалась в серую рябь.

Сумерки ожили: луна задрожала, сорвалась с удочки и поднялась еще выше, за ней поползли тени, они мерцали, отражались от холмов, и на мгновение все вокруг раздвоилось. Доплыв до цели, светило втянуло свои тени обратно и замерло, еле заметно пульсируя.