Эмманюэль Каррер - Зимний лагерь

— Вчера утром в кафе были жандармы, — сказал он. — Они ищут его уже два дня.

— Знаю, — холодно ответил Одканн. — Мы видели эту листовку в деревне.

Николя растерялся. Он-то думал, что доверяет Одканну секрет, а его уже все знали, В дортуарах, конечно, только об этом и говорили. Ему хотелось, чтобы Одканн вернул объявление — это было все, что он имел, единственный козырь в этом деле, которого не было у других, а он по глупости с самого начала выпустил его из рук. Сейчас Одканн спросит, зачем он его позвал, что хотел сказать, а Николя уже все сказал. Его участью станут страшное презрение и гнев Одканна. А тот смотрел на Николя поверх объявления так же холодно и внимательно, как и в тот момент, когда только вошел. Казалось, он был способен часами держаться так, не пресыщаясь замешательством, в которое повергал свою жертву, и Николя почувствовал, что не вынесет такого напряжения.

Тогда Одканн нарушил молчание так же неожиданно, как и все, что делал раньше. Его лицо разгладилось, он запросто сел на край кровати рядом с Николя и спросил: «У тебя есть след?» Лед враждебности сразу же растаял, Николя больше не боялся, наоборот, он чувствовал, что с Одканном у него установилось такое тесное, доверительное содружество, о каком он всегда мечтал и какое объединяло членов Клуба Пятерки. Ночью, пока все спали, при свете походного фонаря совершались попытки разгадать страшную тайну.

— Жандармы думают, что это побег из дома, — начал он. — Надеются на это…

Одканн улыбнулся с ласковой иронией, как будто, слишком хорошо зная Николя, прекрасно понимал, куда тот клонит.

— Ну, а ты, — добавил он, — ты в это не веришь…

Он взглянул на объявление, все еще лежавшее у него на коленях:

— Считаешь, что он не похож на беглеца.

Николя подобный аргумент не приходил в голову, он прекрасно понимал его слабость, но не имея никакого иного, кивнул утвердительно. Одканн уже принял его предложение взяться за поиски Рене и пойти по дорогам тайны, поэтому Николя представлял себе, как они откроют секретные ходы, как будут исследовать сырые подземелья, усыпанные костями, и как трудно будет что-нибудь найти, не имея для начала вообще никакого следа. Вдруг у него возникла ослепительная идея. Конечно, отец настойчиво просил никому об этом не рассказывать, не предавать доверия, оказанного ему врачами клиники, но Николя это было безразлично: Одканн и Рене стоили того.

— Есть у меня кое-какие идеи, — решился он, наконец, сказать, — но…

— Говори, — приказал Одканн, и Николя, не заставляя больше уговаривать себя, поведал ему историю о торговцах человеческими органами, которые крали детей, чтобы увечить их. По его мнению, с Рене случилось именно это.

— А почему ты так думаешь? — спросил Одканн тоном, в котором слышалось вовсе не сомнение, а, напротив, живой интерес.

— Ты только никому не рассказывай, — объяснил Николя, — но в ту ночь, когда я вышел на улицу, никакой это не был припадок лунатизма. Мне не спалось, и тут в окно коридора я увидел свет на стоянке машин. Какой-то человек ходил там с карманным фонарем. Это показалось мне странным, и я спустился вниз. Прячась, я дошел за ним до фургончика, стоявшего на дороге. Это был белый фургон, точно такой, в каких они прячут свои операционные столы. Человек сел в него и поехал. Фары были погашены, он начал спускаться по дороге без педалей, чтобы не шуметь, даже не включив зажигание. Все это показалось мне подозрительным, сам понимаешь. Я вспомнил об истории с торговлей органами и подумал, что это они, наверное, крутились вокруг шале, на случай, если кто-нибудь вдруг выйдет на улицу один…

— Очень даже может быть, что ты вовремя унес ноги, — прошептал Одканн.

Чувствуя, что Одканн захвачен рассказом, Николя наслаждался своей новой ролью. Все это ему пришло на ум внезапно, он импровизировал, и перед ним уже возникала целая история, в которой все, что случилось за последние дни, находило свое оправдание, начиная с его собственной болезни. Он вспомнил одну книгу, в которой детектив притворился бредящим больным для того, чтобы усыпить недоверчивость преступников и наблюдать за ними краем глаза. А именно этим он и занимался последние два дня. В книге помощник детектива, хотя и способный, но все же не такой умный, как он, продолжал следствие один, старался, как мог, полагая, что его шеф вне игры. В конце книги шеф сбросил маску, признался в притворстве, и стало ясно, что, лежа в кровати, он намного ближе подошел к разгадке тайны, чем его помощник, лишь умножавший число слежек и допросов. Опьяненному своим рассказом Николя даже показалось, что такое разделение ролей вполне возможно между ним и Одканном, и самым удивительным было то, что и для Одканна оно, кажется, было тоже приемлемым. Вдвоем они воображали торговцев человеческими органами, следивших за шале, за этим огромным резервом печеней, почек, глаз, свежих тел, и в ожидании так и не представившегося им случая наверстывавших упущенное на ребенке из соседней деревни: на маленьком Рене, который на свою беду бродил неподалеку один. Это было вполне правдоподобно. Это было страшно правдоподобно.

— А почему об этом нельзя никому рассказывать? — забеспокоился вдруг Одканн. — Если это правда, то ведь это очень серьезно. Надо предупредить полицию.

Николя посмотрел на него свысока. Этой ночью вопросы, подсказанные здравым смыслом, робко задавал Одканн, а он, Николя, поражал его своими загадочными ответами.

— Нам не поверят, — начал он, потом добавил, еще больше понизив голос, — а если и поверят, то будет еще хуже. Потому что у торговцев органами есть сообщники в полиции.

— Откуда ты знаешь? — спросил Одканн.

— Отец сказал, — уверенно ответил Николя. — Благодаря профессии он знаком со многими врачами.

И пока он говорил, забывая, что все построено на его собственной выдумке, ему пришла в голову другая идея — а вдруг отсутствие отца каким-то образом связано с этой историей? А что если он застал подпольных торговцев врасплох, что если он попытался их выследить всерьез? Как знать, может быть, теперь он у них в руках или они уже убили его? Какой бы невероятной ни была эта гипотеза, он все-таки поделился ею с Одканном и, чтобы сделать ее более правдоподобной, добавил, что отец расследовал дело один, и в полиции ничего этого не знали; говорить же об этом тоже нельзя — никому и ни в коем случае. Под прикрытием профессии, пользуясь связями, которые у него были в медицинской среде, отец шел по следу торговцев. Вот почему он приехал в эти места, воспользовавшись тем, что надо было отвезти Николя в шале: осведомители оповестили его о прибытии сюда фургона, в котором делались подпольные операции. Это ужасно опасное преследование. Речь идет о мошной, действующей без зазрения совести организации, против которой он борется в одиночку.