Андреа Грилль - Полезное с прекрасным

Они сидят в кафе с десяти утра, а теперь уже близится вечер. Здесь не жарко, над головой — зеленая крыша из дикого винограда, солнце не печет. Они доехали на трамвае до конечной остановки, это предложила Валентина. Из кафе в саду открывается вид на речную долину со штабелями макулатуры на другой стороне, на рельсы железки и стену, которая служит защитой от грохота проезжающих поездов, дабы местные жители, взирая из окон своих спален на бумажные кубы, каждый размером метр на два, не утратили иллюзию тихого сельского бытия.

Они сидят еще долго, свет в саду понемногу тускнеет. К тому часу, когда сумерки сгущаются, Валентина уже опять трезва. На ней короткая юбка, рука в белой повязке кажется каким-то посторонним предметом. Под бинтами, говорит Валентина, рука скоро сделается в точности как лапа обезьянки, — обычно она два раза в неделю сбривает волосы на предплечьях. Смех Валентины словно кипит в ней самой.

— Будь осторожен, ты должен быть осторожен, — говорит она.

Он предложил немного погулять в сумерках, посмотреть окрестности, пока совсем не стемнело. Потом он сказал, что ему не нравятся ее туфли, — сможет ли она пройти по гравию на таких каблуках, — они массивные, но высоченные, а споткнуться ей нельзя, рука-то повреждена. «Ты высокая, каблуки тебе ни к чему» — некоторые слова он был бы рад снова проглотить, как только они вылетели, но только беспомощно шлепает губами. Весь род людской смело с поверхности земли, лишь двое куда-то бредут. Они выходят на поляну, где в темноте белеют маргаритки; разве время маргариток не прошло, они же гораздо раньше цветут?.. Иногда на ходу они задевают друг друга, не намеренно.

— Смотри-ка, лиса, — вдруг говорит Валентина. Он ничего не увидел — может, хвост только, и то скорей представил себе, будто в кустах мелькнул и пропал рыжевато-бурый штрих.

Они идут по редковатому смешанному лесу, деревья, деревья, этот лес словно самый что ни а есть естественный ландшафт на всей земле, лес чистят, обихаживают, либо намеренно оставляют слегка одичавшим. В Центральной Европе диких, первобытных лесов давно уже нет.

Фиату вспоминается лошадка, которую он бросил на произвол судьбы. Нельзя каждую минуту просить у самого себя прощения. Но и не просить нельзя.

— Смотри, олениха!

В этот раз он реагировал быстро. Олениха с детенышем.

— Красотища! Дикие животные в двух шагах от города. Там, откуда я приехала, природа, говорят, богатая. Правда это или нет, не знаю. Я еще ни разу в жизни не гуляла по лесу. Меня приучили бояться леса. Только приехав сюда, я открыла для себя лес. — Валентина берет Фиата под руку, просто и естественно, как будто они уже сто раз гуляли вдвоем. Верно, верно, они уже не идут куда-то, а гуляют. Он берет ее за руку — или это она берет его за руку. Потому что двое не могут не взяться за руки, если они гуляют ночью, а вокруг лес с лисами и оленями.

— Крестьяне, перед тем как выехать на покос, проходят по лугам, высматривают спрятавшихся в высокой траве оленят, они там лежат в травяных гнездах, ты когда-нибудь слышал об этом? Летом оленихи каждый раз забывают, что волки теперь превратились в машины-косилки. Сознательные крестьяне прочесывают луга. Мой хозяин всегда это делает сам — если бы, не доглядев, какого-нибудь олененка превратили в кровавое месиво, хозяин бы переживал, хотя благородных оленей тут водится много.

— Будь осторожен, тебе отвечать, если что. Я не принимаю противозачаточных и никогда не принимала. — Ей мешают листья, палка или камень под ее спиной. Он расстелил на земле свою рубашку, слишком тонкую, конечно. Валентина стаскивает с него носки.

— Носки убивают желание. — С этими словами она расстилает на покрытой сухой листвой земле свою юбку, рядом с его рубашкой. Листья крошатся между нами, думает он. Кто-то его ужалил, какая-то ночная букашка; треснул сучок. Она мягкая, мягче, чем он ожидал, он даже не знает, сколько ей лет. Он почти не видит ее и все-таки видит. Она часто дышит, листья шуршат, из-под крон деревьев набегает теплый ветер. Сказав то, что сказала, — собственно, лишь сообщив необходимое, она умолкает. Его удивляет ее молчаливость, и сама она удивляет, и то, что этот день стал такой вот лесной ночью.

Кофе родом из Кении. Область его распространения ограничена холмами Таита, Мбололо и Нгангао. Произрастает преимущественно во влажных лесах гористой местности. Встречается только в природных заповедниках. По данным Всемирного Центра природоохранного мониторинга, статус данного вида — vulnerable (уязвимый).

У кафедрального собора шесть колонн и три портала зеленого цвета. Колонны центрального портала стоят шире, над ними стеклянный навес со свинцовыми украшениями. Собор слишком большой для этого города, наверное, городу следовало бы вырасти под стать ему, на это, видимо, и рассчитывали, когда строили собор. Но город не вырос.

Финценса успокаивает нормальная, обыкновенная жизнь. Благодаря своей обыкновенной службе он, по сравнению с Фиатом, вполне презентабелен. Нормальную жизнь можно создать, — всегда считал Финценс, в этом убеждении его воспитали родители. Если происходишь из румынских немцев и живешь в Болгарии, ты должен научиться создавать себе нормальную жизнь, ибо маловероятно, что она возникнет сама собой. До знакомства с Фиатом нормальную жизнь Финценс обеспечивал себе без особого труда. Например, с помощью хорошей еды. Есть и другой способ — спрашивать людей, сколько им лет. Почувствовав, что его нормальной жизни что-то угрожает, Финценс подходил к незнакомым людям и спрашивал, сколько им лет. Как правило, ответ он получал, — лишь немногие говорили, мол, это его не касается. Обычно же отвечали сразу и откровенно, словно давно дожидались случая сообщить кому-нибудь о своих годах.

И вот нормальная жизнь сгинула. Прежние уловки не срабатывают, еда стала безразлична, о возрасте он давно никого не спрашивал. В его голове лишь одна мысль: кофе, кофе, кофе! И, следом: где, где теперь раздобыть уникальный, особенный кофе, открывателем которого он уже привык считать себя. Только он вознамерился произвести революцию в европейской культуре пития кофе, а средство производства испустило дух!

Финценс шествует под высокими готическими сводами, обходит собор, осматривает все статуи. Изображения святых — его друзья. Каждой статуе он дал имя, свое, не предусмотренное церковью. Вот маленькая Мария с младенцем Иисусом, который у нее не на руках, а лежит возле ног; зато на груди, как раз против сердца, у нее круглый красный шарик. Финценс дал ей имя «Мадонна с вишней». Шарик символизирует кровь, пролитую ее сыном, Иисусом, за нас. Так объясняла туристам гидесса, одна из имеющих лицензию, то есть официальное разрешение читать туристам свои проповеди, как будто эти гиды — портативные епископы.