Эрве Гибер - Призрачный снимок

Но этот интерес к «непосредственной близости смерти» (на самом деле всеобщий и почти что ничем не примечательный, если речь идет о фотографии) разве не оказывается удачей всех репортеров, всех фотографов, отправленных на войну, в места катастроф или голода, если они привозят снимок, сделанный в непосредственной близости смерти или даже снимок самой смерти? Я все время представляю себе револьвер, приставленный к виску человека с искаженным лицом, которое через секунду разнесет на части, или человека, остающегося стоять на коленях без головы, после того, как ее только что отрубили саблей. Фотография, на которой запечатлен момент, предшествующий смерти или следующий за смертью, всегда в непосредственной ее близости по времени или в пространстве, даже если фотография снята технически плохо, размыта или скверно кадрирована, даже, если фотограф никому не известен, сама по себе уже способна принести прибыль: наверняка найдутся средства информации, пресса и телестанции, которые распространят и передадут ее в разные страны. Ее будут воспроизводить и множить до бесконечности; она останется в воображении, расплывчатая, повторенная несметное количество раз, по-прежнему вызывая волнение, словно некая смутная угроза, или же средство испытать наслаждение, что ты находишься за ее пределами и можешь смотреть на фотографию и дальше.

(Люди ведь смотрят на рану, изображенную на картине, на разверстую красную плоть в боку Христа, а на улице они смотрят на собачьи испражнения. Тогда почему крови и отбросам не быть двумя великими притягательными силами фотографии?)

Сцена должна происходить в анатомическом театре; ученики — молодые женщины и мужчины в белых халатах, сошли со скамеек и встали полукругом возле учителя и предмета его исследования. Недалеко от них могут располагаться модель тела с обнаженными мышцами, ряды склянок, полки с различными инструментами, предназначенными для вскрытия, ножи, скальпели, плоские или закругленные резцы. Учитель — лысый мужчина с абсолютно гладкой головой и очками в стальной оправе, появляется на каждом снимке. Сцена амфитеатра в центре сидячих рядов должна быть посыпана песком или опилками, как арена цирка.

Предметом исследования должен быть молодой человек, только что умерший, но нетронутый, на его теле нет ни одной раны, ни следа крови. Он должен быть просто очень бледным, весь напудрен, с закрытыми глазами, но его гладкие и чистые губы должны, будто в полусне, почти улыбаться, он должен покоиться на узкой столешнице белого мрамора, чугунные ножки которой погружены в песок или опилки. Его тело с раздвинутыми ногами лежит на деревянной доске с двумя прямоугольниками по краям, очертаниями напоминающей колотушку прачки; его приподнятые ноги висят в пустоте, как при обследовании половых органов. Затылок поддерживается маленьким металлическим подголовником, обернутым кусками разорванной белой простыни, с основанием, также погруженным в песок на некотором удалении от стола, или же голова с длинными темными или светлыми волосами также просто свисает вниз; мраморная плита заканчивается на уровне плеч. Учитель с учениками медленно отходят в сторону от объекта до тех пор, пока все не исчезнут из кадра.

На втором снимке, снятом на расстоянии, может показаться, что видна шея молодого человека со снятой местами кожей и оголенным подкожным покровом более темного цвета с искусно расположенными прожилками.

На последнем снимке на голову молодого человека в пустынном амфитеатре набросили лишь кусок белой материи, чтобы скрыть рану.

Расклеивая повсюду на рю де Ренн, на Сен-Жермен, — во всех местах, где она шла накануне или в день смерти, — снимок девятнадцатилетней девушки, чье расчлененное тело нашли в пластиковых пакетах для отходов от вскрытий медицинского факультета, бригады уголовного розыска вынуждают прохожих заниматься вандализмом (я сам решаюсь сделать надпись на одном из объявлений через несколько месяцев ожидания, лишь в тот день, когда их снимают со стеклянных дверей магазинов, словно их присутствие там все время оттягивало момент исполнения неотступного рока, вызванного к жизни самой фотографией).

Это обычный снимок, сделанный на солнцепеке во время каникул возле густого высохшего куста на лужайке. На девушке белая майка, вырез которой, слишком ярко очерченный черно-белым контрастным снимком, скрывает на шее зловещий знак: шея должна была быть рассечена именно в этом месте, голову до сих пор не нашли. Девушка на фото еще жива: она отворачивается из-за солнца, против которого ее поместил фотограф, вероятно, неопытный, может быть, убийца. К тому же солнце, посреди ярких лучей которого ее поместили, само по себе уже представляет некую пытку, вызывающую на искаженном лице испарину и своего рода намек на лживость. Расположенный под фотографией текст восполняет все пробелы воображения, прося дать дополнительную информацию для разоблачения преступника: перед исчезновением, когда она была убита, на девушке были джинсы, черная кожаная куртка, у нее была похожая на рюкзак сумка, описано все, вплоть до ее обуви, черных ботинок со следами побелки, так как недавно она их испачкала. У нее был с собой чужой плейер марки «Сони». Наскоро приводилось антропометрическое описание, указывающее, что у нее карие глаза, светлые волосы; оттенки добавлялись словно вручную, чтобы дать возможность представить размеры тела, снятого чуть выше пояса и не полностью видного на фотографии.

Антропометрическое описание становилось описанием порнографическим, когда раскрывало нам более интимные детали тела: небольшая и выпуклая родинка в самом начале шеи, спрятанная майкой, длинный шрам на локте, с помощью которого ее опознали. Две милые черты, которые убийца, может быть, целовал, которые лишили его разума, а потом выдали. Совокупность описаний перестает относиться к самой фотографии, чтобы ожить в воображаемом кинофильме.

Показав весь текст прохожим зрителям, объявление разворачивает перед ними второй текст, похожий на кинематографическую ленту, состоящую из других сведений, статей в журналах, которые вкупе сами оказываются убийцей и вынуждают зрителей неким образом заняться садизмом: самому принять участие в новом убийстве, словно бы восстанавливая все обстоятельства происшествия. Глядя на это еще живое лицо, невозможно не предсказывать ему будущее, в котором произойдет преступление.

Может быть, девушка была убита у себя дома, и потом ее тело принесли на медицинский факультет, чтобы от него избавиться? Или же ее пригласили на факультет под предлогом того, чтобы показать ей анатомический театр, пока она не заметит, что судьба ее оказаться среди остальных трупов? Хотели ли ее столкнуть в губительный люк, чтобы не оставить потом ни следов, ни улик?