Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

Похожий на тигра профессор, который был томадой, послал Руперту рог. Тот нехотя встал, взглянул на Нину Водопьянову и начал:

— Я чувствую себя здесь самозванцем…

Нина опустила голову; он не сводил с нее глаз.

— Ведь я не знаток греческой культуры…

— Ничего! — хором закричали все. — Зато вы наш друг!

— …и уж совсем ничего не знал о Грузии, пока сюда не приехал. Вероятно, я бы вообще не приехал, если бы меня не уговорила миссис Водопьянова…

«Браво!» — закричали они, а Руперт пытался определить, доставил ли он ей своими словами хоть каплю удовольствия, сгладил ли те неприятности, которые ей причинил. Но она не подняла головы, и он решил, что, вероятно, грузинское вино (он выпил его уже больше двух литров) располагает к сентиментальности, — гак ему вдруг захотелось, чтобы Нина взглянула на него своими ясными глазами и дала понять, что радуется его желанию помириться с ней.

Однако она все не поднимала глаз, и он кратко сказал, что был счастлив посетить Грузию, огорчен, что так быстро должен уехать и надеется когда-нибудь вернуться.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать! — дружно приветствовали хозяева это заявление.

Он выпил вино из рога, сел и снова стал слушать, как грузины поют и декламируют, а потом смотреть, как они танцуют; изредка он отрывал от них взгляд и тогда различал сквозь мглу теплой ночи слабое свечение снежных вершин.

Джо улетела. Но в последнюю минуту, глядя из самолета на Руперта и Роланда, стоявших на раскаленном гудроне рядом с Ниной Водопьяновой, она почувствовала, что совершает ошибку.

— Я вернусь, если Мэриан скажет, что у Тэсс нет ничего страшного, — крикнула она Руперту с трапа.

Он грустно кивнул. В душе он ей не верил: она просто его утешала.

— Вы не вернетесь, — сказала ей Анджелина. Она сердилась: ей хотелось остаться. — Миссис Ройс думает только о себе, — бросила она Руперту, поднимаясь с девочкой на руках в самолет.

Под рев реактивных двигателей машина оторвалась от земли и стала набирать высоту. Джо заплакала: она уже ощущала предстоявшее ей одиночество и боялась за мужа и сына, которых оставляла одних в этой чужой, непонятной стране.

█

А внизу, на земле, шпион Руперт Ройс попытался возбудить в себе интерес к тому, что его окружало. Странно, он делал это почти против собственной воли. Где в точности находится аэропорт и каковы его размеры? Аэропорт расположен в Адлере; он мал и не может иметь стратегического значения. Кругом на дорогах не заметно большого движения, не видно ни цистерн с жидким кислородом, ни радиолокационных антенн. В душе Руперт посмеялся над собой. Какая же все это чепуха! И, однако, сведения разведывательного характера, и весьма ценные, здесь можно было получить — правда, не об аэродромах. Во всяком случае, на некоторые, особенно интересующие его, вопросы может ответить сама Нина Водопьянова.

В какой, например, степени Нина отражает настроения русских и советских людей? Их отношение не только к собственной стране, но и к внешнему миру, к его идеям и образу жизни? Нина его очень занимала, но теперь он уже не мог отделить свой личный интерес от разведывательного интереса к загадочной русской душе, внушенного ему адмиралом Лиллом.

Они вернулись в Гагру, и весь остаток дня он был сам не свой. Джо не следовало уезжать. Он сидел на пляже, вокруг него собрались люди и стали расспрашивать об Англии. Нина осторожно справилась, не надоедают ли они ему, но Руперт сказал «нет» и вежливо продолжал отвечать на вопросы. Домой он вернулся поздно, поужинал и лег спать, чувствуя себя без Джо и Тэсс очень одиноким.

█

Они оставили Роланда играть с местными ребятами, а Руперт сел вместе с Ниной в «победу» До Сухумской бухты, где они в этот день намеревались осмотреть следы затонувшего греческого поселения, было сорок километров. Дорога извивалась, как лента, и, чтобы развлечь Нину, Руперт стал рассказывать ей историю греческих колоний на Черноморском побережье, но сейчас ее это, видно, не слишком интересовало.

— Чего вам дались эти древние греки? — спросила она, зажмурив глаза и стойко терпя приступы дурноты, а машина то и дело подкидывала и швыряла их друг на Друга.

— То есть как? — удивился он. — Ведь Греция была колыбелью нашей цивилизации.

— А где была колыбель греческой цивилизации? — не отступалась Нина. — Почему вы восторгаетесь греческой культурой, а не египетской или ассирийской, которые старше? Почему непременно греческой?

Руперт никогда над этим не задумывался, и такая постановка вопроса была для него неожиданной. Вероятно, его увлекала не одна только абстрактная идея культурного наследия и надежда на то, что он может сделать открытие в науке, но и что-то еще. И вот теперь Нина хочет его убедить, что предмет его исследований вообще имеет лишь относительную ценность.

— В Афинах, а позднее и в остальной Элладе свободные граждане были равны перед законом. Эти смелые и мужественные люди имели свои слабости, но у них было сильно развито чувство товарищества, верность долгу, привязанность друг к другу. И в эти устои они верили.

— Зачем вам искать все эти добродетели у древних? — спросила она. — Вы можете найти их сегодня у нас. — Он рассмеялся. — Почему вы смеетесь? Эго правда. Мы тоже хотим, чтобы наши люди обладали чувством товарищества, равенства, долга, а не были бы жестокими, грубыми и бессердечными. Древние греки далеко не всегда достойны восхищения. Вот вы говорите об Ахилле. А в нем еще сидел зверь, и вел себя ваш Ахилл как балованный ребенок. Чего ради восторгаться прошлым только потому, что оно прошлое?

Нину явно все больше укачивало. Руперт видел, как ее лицо побледнело, а глаза затуманились. Он ждал, что она попросит остановить машину, но так этого и не дождался. Тогда он попросил об этом сам и предложил ей выйти и передохнуть. Она спустилась к небольшому ручейку и легла, тяжело дыша, на прохладные камни, а он принялся бросать в воду голыши, глядя, как автобусы с советскими туристами поднимаются в горы по раскаленной извилистой дороге.

— Почему же тогда вы не сохранили древнегреческих идеалов? — спросила она, снимая босоножки.

— Мы их сохраняем.

— Но в вашем западном мире царят насилие и жестокость, в нем не слишком-то много героического. В вашем обществе, — продолжала она, садясь, — каждый человек думает только о себе. Вы допускаете, чтобы ваших детей учили быть жестокими. Ну, хотя бы в этих ваших комиксах и фильмах ужасов. У нас этого нет. Мы учим детей уважать друг друга, уважать общество, быть хорошими товарищами…

— Ну, не такие уж мы, в конце концов, плохие, — рассердился он. — Разве вы можете сказать, что Роланду привита жестокость?