Джеймс Коззенс - Почетный караул

Вполне возможно, генерал Николс довольно поздно пришел к осознанию весьма важной, хотя и избитой истины, что люди — это люди, будь они государственные деятели или мелкие сошки. У государственного деятеля есть лицо, образ, или есть спина, оборотная сторона. По природе вещей первое ассоциируется с высоким положением и высокими фразами, а второе с тем, что эвфуистично было обозначено как конечный продукт. И то и другое всегда в наличии. А что именно бросается вам в глаза, определяется тем, где вы стоите. Но если вы позволите себе вообразить, будто одно (что именно — неважно) обесценивает другое или превращает в нечто, тем самым вы открываете всю меру вашей простоты.

Генерал Николс сказал:

— По-моему, я где-то читал у одного француза: пусть вы сидите на высочайшем троне в мире, все равно сидите вы на своей заднице. Досадная помеха для вас, которая отнюдь не способствует тому, чтобы люди, смотрящие на вас, проникались к вам доверием.

Уже что-то! Проницательный, пытливый взгляд генерала Николса не упустил их человеческой уязвимости, их разнообразных душевных и физических трудностей. Вероятно, он подметил, что Образчик Бульдожьей Породы часто бывал раздражителен, поддаваясь своему изъеденному коньяком желудку, клокоча мокротой, пропахшей сигарами. Морщась, мистер Черчилль к тому же вынужден был вкушать полынь и желчь своего положения. Звонкие фразы, красивые слова могли претворить почти в великое достоинство то, что наши разосланные вдаль корабли тают, что на мысы и на дюны рушится пламя, но эти обстоятельства не давали ему занять ведущее положение. И как равного его принимали только из любезности. Подлинной его задачей было вывертываться. Его фельдмаршалы и командующие авиацией на голодном пайке людей и машин, его адмиралы флотов, утративших первенство, нервы, обнаженные почти четырьмя годами войны, в основном неудачных, помогали ему быть мужественным, гордым и в конечном счете — бессильным.

Но отделенная от него шириной стола собственная сторона генерала Николса, сильная и великая, находилась в более приятном положении и потому, понятно, сияла бодрой самоуверенностью. У нее были корабли, были люди и, кроме того, были деньги! Однако Защитник Четырех Свобод — факты жестоки! — не обладал свободой самому встать с кресла. Покинуть его он мог только с чужой помощью. Его высшие военные чины, хотя до сих пор и показывали себя достаточно способными, имели тот минус, что никогда еще не вели более или менее настоящей войны, удачной или неудачной. К тому же, хотя у них всего хватало в избытке, сидели они напротив «лиц, занимающих аналогичные должности» с пятью звездами на плечах против их четырех.

Вот так эти важные особы, по-разному обездоленные и недовольные, показали генералу Николсу, мальчику на побегушках и, быть может, не такому уж бесхитростному сосунку, как творят историю. Их переговоры, наверное, нередко казались не слишком осмысленными тем, кто не понимал их цели. Цель эта явно заключалась не в выборе разумнейшего и наилучшего образа действий. Цель была — заключение сделки, суперсделки, совокупности тысяч мелких сделок, в процессе которой обе высокие договаривающиеся стороны пытались по силе возможности получить что-то за ничего или по крайней мере дать чуть-чуть, а забрать много. Поскольку в подобных случаях кто-то обязательно должен проиграть и поскольку ни один подчиненный никогда не рискнет взять ответственность на себя, встречаться и приходить к соглашению должны были верховные руководители.

Достижение соглашения обычно тормозилось взаимными искажениями истины и достигалось с помощью уравновешивания замаскированных взяток и скрытых угроз. Простые честные люди нередко испытывают отвращение, обнаружив, что возвышенные дела чаще всего ведутся такими низменными способами. И они негодуют, потому что знают средство против такого позорного, постыдного положения вещей: пусть каждый человек будет щепетильным и великодушным, честным и благородным, доблестным и мудрым. Тогда не понадобится ни мелочно торговаться, ни запрашивать лишнего.

— Да, — сказал полковник Росс. — Да, да!

— Могу сообщить вам, — сказал генерал Николс, — что на конференции не только был назначен главнокомандующий, но и установлен день высадки в Европе. Возникали и возражения. План высадки в этом году уже был оставлен. Был сделан вывод, что воздушные силы использовались не наилучшим образом, поскольку нам вновь помешали завершить намеченные операции в намеченном масштабе и в намеченные сроки. Новая директива утвердила то, что многие считали третьесортным или четверосортным планом — это уж как взглянуть.

Генерал Николс извлек из внутреннего кармана кителя длинный плоский серебряный портсигар, и полковник Росс заметил на крышке увенчанную короной эмблему британских ВВС. Под ней было выгравировано несколько строчек, и он прочел начало: «Полковнику Джозефу Джозефсону Николсу, АА США, в знак уважения и товарищеской…»

Генерал Николс сказал:

— Положение у нас не из легких. Если операция не завершится полным успехом, причиной будет не лучшее использование авиации. Мы знаем это. Старик знает это. Мы не можем не сделать того, что, как нам известно, должно быть сделано, пусть в нашем распоряжении не оказалось всего того времени и всей той первоочередности, на какие мы рассчитывали. Мы все равно должны это сделать. Старик считает, что это в наших силах, и любой ценой мы это сделаем.

Какая-то смена выражений, какое-то движение мышц сместило светотени на лице генерала Николса, и полковнику Россу вдруг предстало — или почудилось — совсем другое, проглянувшее изнутри лицо, по-иному использовавшее те же мраморные черты. Полковник Росс решил, что где-то в памяти у него хранились смутные, зловещие, прямые или косвенные намеки, касавшиеся генерала Николса. Полковник Росс с грызущим беспокойством подумал, что вот-вот ему откроется скверная и простая правда — злобность честолюбия, холод гордости, жестокость своекорыстия. Человеческое сознание и воля, оказываясь во взаимодействии с великими событиями, часто маскирует подобные качества, прикрываясь высокой необходимостью: «Мы не можем не сделать… Мы все равно должны сделать… Любой ценой мы сделаем…»

С тревогой изучая это второе, внутреннее лицо, полковник Росс с облегчением пришел к выводу, что в основе своей оно было невинно. В нем не замечалась отполированность, искусственная бесхитростность архизлодея или архиинтригана. Его сила была в прямодушии, а не в тайных махинациях. Это лицо выглядело более осунувшимся, более старым. Оно было суровым и задумчивым — изможденное напряжением, грузом ответственности и испытаний. В глазах пряталась печаль, указывавшая на непрерывные, пусть и не очень глубокие, размышления, на долгие темные бдения, на свободные от иллюзий опасения, на ясное и беспощадное понимание природы вещей. Но печаль сочеталась с поразительной безмятежностью, без тени коварства или непроницаемого простодушия, скрывающего сомнительные планы. Генерал Николс глядел вперед спокойно, с полным правом полагаясь на точно взвешенные возможности и пределы Того, что происходит Здесь и Сейчас, и, следовательно, на готовность встретить то, что могло произойти.