Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

Конрад ответил не сразу.

— Ты заглядывала в папку! Во время полета, ведь так? — спросил он немного погодя.

— Да, я заглядывала в папку, которую ты не хотел мне давать, которую ты хотел утаить от меня. Так же, как тогда, когда ты спрятал дело о наследстве Клары Вассарей под своим дипломатом. Не относись ко мне, пожалуйста, как к посторонней, я — член того семейства, к которому принадлежат Клара Вассарей и Бенедикт Лётц. Мне известно, что Бенедикт — внук Клары. Я с ним знакома.

Конрад побледнел и заметно разволновался.

— Расскажи мне, пожалуйста, как вы познакомились, — попросил он.

Я рассказала. Ничего при этом не утаивая. Описала все, от первой случайной встречи с Бенедиктом в палаццо Фортуни до нашего последнего посещения выставки мотоциклов. Я упомянула и об ежедневных звонках Бенедикта, сознавшись, что разговоры с ним очень важны для меня.

Конрад сидел, сложив руки на коленях, его взгляд не отрывался от ковра на полу. Сейчас мы были очень далеки друг от друга, в эти мгновения ничто не связывало меня с ним.

— Он рассказал тебе о Кларе Вассарей? — спросил Конрад.

— Нет, — ответила я.

— О своей матери?

— Нет, — ответила я.

— Ты спрашивала о них?

— Да. Теперь уже не спрашиваю.

— Понятно, — машинально ответил Конрад.

Я не знала, действительно ли ему было понятно. Может быть.

— Я — адвокат его опекуна, — сказал Конрад.

— Примерно так я и думала, — ответила я. — Через три месяца Бенедикту исполнится девятнадцать. Тогда он должен будет получить то, что ему причитается. Я не сомневаюсь, что ты превосходно представляешь интересы опекуна Бенедикта. Надеюсь, что так же обстоит дело и с интересами Бенедикта.

Едва я договорила эту фразу, как меня внезапно, как молнией, поразила мысль, напрашивающаяся сама собой.

— Бенедикт знает тебя? — спросила я.

— Он знает мою фамилию, — ответил Конрад. — Такая фамилия встречается нечасто.

Теперь кое-что прояснилось. Бенедикт давно знал, чьей женой является госпожа Кристина Гойценбах. Но это я обдумаю позже. Сейчас я должна довести до конца разговор с мужем.

— Конрад, — сказала я, — насколько я понимаю, ты приехал сюда по поручению опекуна Бенедикта. Значит, в деле Бенедикта Лётца имеются какие-то проблемы.

— Об этом я не могу говорить, — ответил Конрад. — Возможно, я теперь откажусь от этого поручения.

— Нет, — сказала я, — ты не имеешь права сделать это.

Конрад вопросительно посмотрел на меня.

— Потому что ты порядочный и честный человек, потому что таким ты останешься всегда, в любом случае.

— Ты так уверена во мне? — спросил Конрад. — Даже в этом случае?

— Почему в этом? — спросила я, уже заранее зная ответ.

— Потому что ты любишь этого Бенедикта Лётца, — сказал мой муж.

На следующий день я отправилась наконец на запланированную пешеходную экскурсию по городу. «Цюрих за один день» — так назывался имевшийся у меня план, который должен был служить мне для ориентации. Я начала с Линденхофа, тихой, обсаженной деревьями площади, откуда открывался красивый вид на старый город; прошла по выложенной брусчаткой, тщательно очищенной от снега мостовой вниз к церкви августинцев; не торопясь, прогулялась дальше до церкви святого Петра, старейшей церкви в городе. Я прочитала в путеводителе о лепном декоре, сводах и хорах, но не вошла внутрь, хотя дверь была открыта, а стала смотреть на часы с самым большим циферблатом Европы. Он внушительно смотрелся на романской башне; я попыталась разглядеть, который час. Несмотря на величину стрелок, мне это не удалось. Я отправилась дальше к Фраумюнстеру — в его монументальном фасаде было что-то угрожающее, — вошла и поискала цикл росписей по стеклу Шагала, потому что об этом я хотела рассказать Бенедикту. Закрыв глаза, я впитывала в себя краски и формы. Вниз по улице Лиммат я почти бежала вдоль симпатичных уютных домов корпораций, рассеянно глядя по сторонам; мне хотелось только двигаться, шагая все дальше и дальше, потому что я чувствовала, что силы вот-вот покинут меня, они еще были нужны мне. Водя пальцем по линиям плана, я достигла наконец Большого Мюнстера и, не обращая внимания на архитектуру, кинулась к витражам Августо Гиакометти, потому что об этом я хотела рассказать Бенедикту. Закрыв глаза, я впитывала в себя краски и формы. Потом кое-как добралась до берега, светлые теплоходы и зимой плавали по озеру, над ними кружили чайки. Вода была такой же спокойной, как эта спокойная страна. Я остановилась и, глубоко вдыхая холодный, чистый воздух, несколько пришла в себя. Одна чайка подобралась ко мне слишком близко, у нее была изуродована ножка, при каждом шаге тело ее покачивалось. Я наклонилась к ней.

Это было мгновение, когда я решилась расстаться с Конрадом.

Когда мы снова вернулись в Вену, я сообщила Конраду, что собираюсь искать себе квартиру. Он не спорил, о разводе мы не говорили. Мне понравилось, что он не делал ничего, чтобы отговорить меня от моего решения. И в то же время не обращался со мной, как с больной, которой надо на время предоставить свободу действий в надежде, что потом она возьмется за ум. Мы жили как прежде: ели за одним столом, спали в одной постели. Но во время еды говорили о безразличных нам вещах, а ложась вместе, не вспоминали ни о любви, ни о нежности. В начале февраля я сняла холостяцкую квартиру в новом доме, уже успевшем приобрести убогий вид. Новое жилье мне нравилось, потому что окно моей комнаты выходило в маленький двор, где росло дерево. Оно было голым, трудно было судить, что это за порода. Но весной оно покроется зеленой листвой, и я смогу месяца два радоваться этому. Это будет настоящая отрада для глаз.

Я взяла с собой совсем немного мебели. Кушетку, комод, стол, два стула. В квартире имелся встроенный шкаф, а в кухонной нише — пара старых полок. Конрад спросил, не нужны ли мне деньги на обустройство. Я отказалась. Не из гордости или упрямства, а потому, что считала непорядочным брать деньги, уходя от него. Мы договорились, что он ежемесячно будет переводить на мой счет сумму, на которую я смогу скромно существовать. Руди помог мне расставить мебель и повесил портьеры. Я никогда не рассказывала ему о своем браке, но он знал, что я не была счастлива с мужем. Он сказал:

— Кристина, у тебя сейчас все будет просто отлично, теперь ты сможешь делать то, что тебе нравится, и мы будем видеться, когда захотим.

Я сразу же сказала ему, что ушла от мужа не поэтому, и он захотел, чтобы я назвала ему причину.

— Иногда, — ответила я, — делаешь что-то и не знаешь почему.

Для моих родителей это был тяжелый удар, и они заклинали меня вернуться к Конраду. По их мнению, моей бабушке не стоило ничего говорить о моем необдуманном поступке, так как она бы никогда мне этого не простила. Но я не хотела ничего скрывать И написала бабушке письмо, в нем я сообщила ей мой новый адрес и написала, что теперь живу одна. В один прекрасный день она пришла ко мне, принесла детскую тарелку, на которой стояло мое имя, и сказала, что никогда не расставалась с ней, но теперь делает это, потому что я своим поступком сама поставила себя вне семьи. Она так переживала и сидела рядом со мной такая прибитая и разочарованная, что я казалась себе полным ничтожеством. Куда только подевались ее энергия и суровость!