Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

Он всегда гнал от себя мысли о ней. Пятилетнего ребенка-инвалида не бросают, это невозможно простить, даже если в жизни ей пришлось нелегко. То, что осторожно рассказывала ему о матери Агнес, раньше, когда у него еще возникали вопросы и теплились надежды, всплыло сейчас в памяти, и он соединил части воедино.

Барбаре был год, когда умерла ее мать. Отец пропал без вести. А Агнес, которая охотно взяла бы ее к себе, не имела на это права. Барбару отправили в приют, как позже ее сына. В хороший приют, потому что в деньгах недостатка не было. Агнес заботилась о ней. Она забирала малышку, гуляла с ней, иногда, по воскресеньям, девочку отпускали с Агнес в ее меблированную комнату. Когда Барбара подросла, она перестала ждать с таким нетерпением, как раньше, посещения Агнес. Может быть, потому, что та после войны вышла замуж за человека, который не нравился девочке. Агнес же говорила, что решилась на этот брак только для того, чтобы внушать больше доверия учреждениям, распоряжающимся судьбой Барбары. Учась в интернатской гимназии, Барбара поначалу проявила честолюбие, потом ее рвение внезапно остыло, и в шестом классе она осталась на второй год. «Она была очень хорошенькая, — рассказывала Агнес, — великолепная спортсменка, ее любимым видом спорта было метание копья, она даже принимала участие в соревнованиях». В школьные годы Бенедикт часто представлял свою мать, стоящей с копьем, откинувшись назад, так что длинные рыжие волосы образовывали диагональ между головой и ногами, такой он видел ее, когда, освобожденный от физкультуры, сидел в пустом классе и с отвращением, коряво писал в свою тетрадь дополнительные задания. Тем не менее, утверждала Агнес, Барбаре далеко было по красоте до его бабушки Клары, на которую она совершенно не была похожа. Красота бабушки была Бенедикту совершенно безразлична. Агнес редко рассказывала о ней, а Бенедикт ею не интересовался. Она умерла молодой и тем самым тоже покинула своего ребенка. «Может быть, — думал Бенедикт, — она сама была виновата в своей ранней смерти и, таким образом, в судьбе дочери и внука».

Чем старше становилась Барбара, тем меньше Агнес знала о ней. После экзамена на аттестат зрелости дочь Клары попыталась учиться дальше, а достигнув совершеннолетия, взяла девичью фамилию матери. «Почему?» — с недоумением спросил Бенедикт у Агнес, та ответила, что не знает, но он ей не поверил. У Барбары было много мимолетных увлечений, понял он из осторожных намеков Агнес, в результате одного из таких увлечений появился он, нежеланный, но в конце концов все же признанный матерью. Тогда Барбара снова сильно сблизилась с Агнес, и та стала помогать ей. Снова и снова рассказывала Агнес о том недолгом времени, а он слушал, заметив, как это для нее важно. В отличие от других детей Бенедикт не любил подтягиваться, держась за решетку кроватки, а когда начал ходить, его мать обнаружила, что он хромает. Невозможно было закрыть глаза на деформацию впадины тазобедренного сустава, которую показал рентген, но Барбара отказалась наложить ребенку гипсовую повязку. «Это же как тюрьма», — заявила она и попробовала исправить положение упражнениями и массажем. В конечном счете ей все-таки пришлось согласиться оперировать Бенедикта, но операция уже не могла выправить прогрессировавший порок, ребенок продолжал хромать и плакал от боли, Барбара же постепенно теряла терпение. Она искала работу. И оставила ребенка у Агнес. Потом уехала и забрала его с собой. Отдала мальчика в приют. Снова вернулась, опять взяла его к себе. Она больше ничего не хотела слышать об Агнес. «Ты слишком мягкая для него, — говорила Барбара, — он инвалид, к нему нужно быть требовательным». В конце концов она не захотела ничего больше слышать и о своем собственном ребенке. Бенедикт ясно понимал это, как ни старалась Агнес оправдать поступки Барбары. Моя мать, рассуждал он, просто не могла существовать в условиях принуждения и несвободы. Появился некий Польдо Грабер. Он был намного старше ее. Она исчезла вместе с ним.

Перед этим Барбара переписала наследство Клары, из которого она истратила лишь необходимый минимум, на своего сына Бенедикта. Дом был давно продан, она в нем совершенно не нуждалась, даже на порог не ступала. Наличный капитал следовало употребить на воспитание Бенедикта и его содержание, остаток средств ее сын должен был получить по достижении совершеннолетия.

Бенедикт всегда гнал от себя мысли о матери, даже самому себе не признаваясь в том, что все еще надеется снова ее увидеть. Надеется узнать у нее самой, почему она так поступила, надеется, что тогда наконец поймет ее. Смерть матери разрушила его надежды. Бенедикт Лётц понял, что это очень задевает его.

О том, что произошло, он не рассказал ни Венцелю, ни Руди.

— С Бенедиктом что-то случилось, — сказал Венцель Чапек сыну.

— Что с ним может случиться, — ответил Руди. Он провел рукой, испачканной в земле, по лицу, оставив на нем заметный след. — По-моему, он такой же как всегда. Может быть, он раздражен. Из-за директора библиотеки. Или еще из-за чего-нибудь.

Чапеки были в саду, оба — в грязных резиновых сапогах, они собирались делать новые посадки. Две яблони вымерзли зимой, и Венцель, несмотря на протесты Руди, настоял на том, чтобы посадить молодые деревца.

— Я уже эти яблоки видеть не могу, — объявил Руди и начал жонглировать двумя сморщенными плодами. Венцель отобрал у него яблоки и неторопливо съел одно из них.

Яму они выкопали уже две недели назад, разрыхлили дно и снова насыпали туда землю слоями. Оба колышка тоже были вбиты в землю, ровно на восемьдесят сантиметров. Руди только что под внимательным руководством Венцеля подрезал корневую систему саженцев и при этом повредил главный корень, потому что, думая о Кристине, не мог сосредоточиться на работе.

— Хотел бы я знать, чем заняты ваши головы, — сказал Венцель, заставив сына держать дерево над ямой, которую он углублял. — Где ты шляешься, я, правда, могу себе представить… Держи ствол прямо, не наклоняй. Ты же это делаешь не в первый раз.

— Так где же я шляюсь? — спросил Руди. Он держал тяжелый ствол так высоко, как только мог, и сосредоточенно глядел вверх на крону.

Венцель проверил размер ямы и быстрым движением направил руку Руди с деревом вниз.

— Она не должна быть ни слишком мелкой, ни слишком узкой, — объяснил он, — иначе корни придется втискивать в нее, тогда их концы будут повернуты вверх. Я знаю, что ты не занимаешься бегом. Ты ходишь к этой госпоже Гойценбах. Хотел бы я знать, что ты там потерял. Замужняя женщина. Если бы об этом знала твоя мать.

— Ты шпионил за мной, — закричал Руди и уронил дерево в яму. — Как ты думаешь, сколько мне лет? Я могу делать все, что захочу.