Мара Будовская - Вечер в Муристане

Наконец, хочу внести ясность по поводу гонорара. Действительно, некоторая сумма денег поступила мне на счет (см. приложение 3). Я письменно потребовал от банка вернуть деньги обратно, но исходный счет оказался закрытым. Принадлежал он какому–то подставному лицу, некоему итальянцу, и открыт был в Вероне. Деньги вернуть не удалось, их я использую для расследования и судебной тяжбы, если таковая воспоследует.

Дорогие мои зрители! Прошу, верьте мне. Подобной чертовщины со мной в жизни никогда не происходило. А еще говорят, что на Святой Земле нечистая сила не селится.

Артист Поляковский.

Воистину, после драки кулаками не машут! Почему же размахался ими народный артист СССР? Почему раскаялся в своих действиях? Неизвестно. Я смотрел перед выборами телевизор на трезвую голову. Зрение у меня хорошее, слух стопроцентный. Я видел и слышал Александра Александровича Поляковского. А ты, читатель, кого видел?

Бедный, бедный Поляковский! Читал крик его души — сердце кровью обливалось. Но сделать ничего не могу, своя–то рубашка ближе к телу. И поздно уже, не назначат же из–за актера перевыборы. Он сам виноват, надо было соглашаться на съемку, да и дело с концом.

Когда мы с Бумчиком пошли к нему. Бумчик был без телекамеры, только с фотоаппаратом. Сниматься Поляковский отказался наотрез. Бумчика, правда, вспомнил по Москве. Пригласил нас в дом. Я сбегал за пивом. Сидим, пьем. Бумчик с Поляковским треплются про свою творческую юность, про каких–то баб, которые постарели и располнели, а были ого–го! Бумчик понимающе кивает, но упорно направляет разговор в русло израильской политики. Поляковский гнет про баб. Бумчик про партию, и упоминает имя Ломброзо для пущей убедительности. Поляковский, отпив из кружки и заев соленой фисташкой, заверяет, что идеи Чезаре Ломброзо всегда осуждал. Бумчик спрашивает, что Поляковский думает об оппозиции. Тот честно признается, что клал и на оппозицию, и на коалицию.

Дома Бумчик говорит:

— Все, босс нас уволит. Ни хера не договорились, все испортили.

— Да, я не ожидал, что он откажется. — говорю. — Я попробую исправить ситуацию.

— Каким образом? Сан Саныч упрям, как черт, и принципиален, как архангел.

Тут он принялся кривляться, изображая Поляковского: «Идеи Чезаре Ломброзо я всегда осуждал! Израильская политика меня не интересует!» Изображал он его голос, что называется, «в ноль», и я утвердился в своей решимости.

— Бумчик, — говорю, — Пошли в контору. Фотографии мне распечатаешь. И текст наговоришь.

Когда Бумчик распечатал фотографии, я с помощью сканера приступил к оцифровке графической информации. Потом, кадр за кадром, начал расписывать свой «мультик», следя за тем, чтобы сказанный Бумчиком текст ложился на шевеление губ, чтобы мой компьютерный Поляковский не забывал дышать, моргать, подрагивать, жестикулировать. Чтобы ветер немного развевал занавеску за его спиной.

Для трехминутного ролика мне нужен месяц. Месяца у меня не было, выгадать бы хоть неделю. С утра я позвонил Ломброзо и сказал, что артист будет сниматься через пять дней. Еще двое суток мне нужно на редактирование и монтаж. Якопо, как ни странно, согласился. И пообещал прислать звукооператора. Пришлось заверить его, что мы с Бумчиком вдвоем справимся. Не хватало мне еще, чтобы о фальсификации узнала вся контора.

В подлинности результата не усомнился никто, кроме бедолаги Поляковского.

Я живу у Бабаривы и Дедамони. Они уехали за границу — мама с папой подарили им тур по Италии. А меня оставили с Бонни. Мне, конечно, было бы легче взять его к себе, но в нашей квартире по договору запрещено держать домашних животных.

Так что живу в Реховоте, на работу добираюсь автобусом. Утром и вечером гуляю с Бонни в скверике — я, в отличие от моих предков, не в восторге от близлежащего пустыря, тем более в выжженном солнцем сентябре.

А в скверике благодать. Мы выходим около шести утра, когда поливальные установки уже утихомирились, но трава еще влажная. Дубы и оливы дают тень. Шумные израильские дети еще не вышли копаться в песочнице и кататься с горки.

Бонни поднимает ножку, методично обходя кусты.

В сквере установлен телефон–автомат. Каждое утро, после шести, он звонит. Трубку неизменно берет седой человек в футболке, шортах и резиновых шлепанцах. Он долго с кем–то разговаривает. Я отвожу Бонни домой, завтракаю, выхожу из дома, чтобы ехать на работу, а он все стоит, рассказывает что–то в трубку. В первые дни моей собачьей вахты я гулял в другом конце парка, и не мог разобрать слов. А позавчера я услышал, как он размеренно диктовал, проговаривая знаки препинания и абзацы, примерно следующее:

— Итак, всюду, где христианская традиция сказала бы «распятие» (как действие), у Мастера сказано «повешение». Ггде традиция сказала бы «крест», говорится «столб». Например:

««…проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: «Повесить его»

— «Четверо преступников, арестованных в Ершалаиме… приговорены к позорной казни — повешению на столбах!»

— «За повозкой осужденных двигались другие, нагруженные свежеотесанными столбами с перекладинами». (Все–таки с перекладинами. Столбы с перекладинами — это кресты, не так ли? Но этого слова — «крест» — мы нигде не найдем. Впечатление такое, что по тексту написанного Мастером романа прошелся антихристианский цензор — Воланд.);

— «Да, для того, чтобы видеть казнь, он выбрал не лучшую, а худшую позицию. Но все–таки и с нее столбы были видны»

— «…вынужден был отказаться от своих попыток прорваться к повозкам, с которых уже сняли столбы»;

— «с ближайшего столба доносилась хриплая бессмысленная песенка»;

— “– Молчать на втором столбе!»

— «Прошло несколько минут, и на вершине холма остались только эти два тела и три пустых столба»;

— «А скажите… напиток им давали перед повешением на столбы?» *

Вчера я занял выжидательную позицию у автомата задолго до звонка. Бонни пришлось задирать ножку в радиусе слышимости. Седой человек, которого я про себя прозвал Булгаковедом, явился вовремя, к звонку. После короткого приветствия он принялся диктовать:

— Длинный ряд московских эпизодов содержит пародию на евангельские эпизоды или на элементы христианского вероучения и ритуала.

Назначено заседание 12-ти литераторов под председательством Берлиоза. Тайная Вечеря Иисуса и 12-ти учеников.

Трамвай отрезает голову Берлиозу. Усекновение главы Иоанна Крестителя. Виновницами того и другого события являются две женщины, молодая и постарше. У Булгакова это комсомолка вагоновожатая и старуха Аннушка, в Евангелии Саломея и ее мать Иродиада, любовница Ирода.