Мара Будовская - Вечер в Муристане

Купание Ивана Бездомного в Москва–реке — аналог крещения Иисуса в водах Иордана.

Буфетчику Сокову, пришедшему в «нехорошую квартиру» с жалобой на финансовый ущерб и при этом умолчавшему о своих богатствах, возвещают близкую смерть. Супруги Анания и Сапфира, утаившие от апостолов часть выручки от продажи имения, умирают

Шляпа буфетчика, забытая им в «нехорошей квартире» и возвращенная Геллой, превращается в черного котенка, и тот оцарапывает буфетчику лысину. Аналогия с терновым венцом на голове Иисуса. *

Вот кто поможет мне написать сценарий.

Сегодня я готов был подойти к нему и завязать знакомство, но ни звонка, ни абонента в сквере не было.

● Илья Корман. Москва — Ершалаим

Катерина вернулась в Младосибирск после года миланской жизни, не намереваясь задерживаться надолго. Собиралась продлить визу, устроить быт родителей и вернуться в Милан. Работы там было много, ей с трудом удалось вырваться. Копия Фурдак топтала подиумы многих модных домов. Сама Фурдак на подиумах уже не появлялась, она снималась в рекламах международных корпораций. Но дружбы со своим отражением не забросила, они регулярно встречались в Милане. Катерина пользовалась миланской квартирой Фелишии, а та время от времени наезжала за покупками. Катерина быстро научилась болтать по–итальянски, посещала клубы и вечеринки, выкинула из головы советские глупости насчет умереть, но не давать. Поцелуев было много, и все без любви. В ее постели побывали коллеги–манекенщики, студенты, и даже принц скромной европейской монархии. Их с принцем фотографии попали в светскую хронику. Причем, самый захудалый журнальчик из череды опубликовавших снимки таблоидов не удержался и подписал–таки ее фотографию именем Фелишии. Когда ошибка раскрылась, напечатали про нее статью под названием «Катя — Клон».

Однажды довелось ей вспомнить и обиды своего детства. Некий модельеришко второй обоймы высказывал в ее адрес пустые придирки, насмешки над русским акцентом, над парой советских туфель, даром что купленных в «Березке», и даже над советской зубной щеткой, которую он назвал крокодильей. (Модельеришко заставлял всех чистить зубы перед каждым показом). Катерина уже отвыкла от плохого к себе обращения. Мужчины всех возрастов, социальных групп и национальностей хотели ей понравиться, или, на худой конец, произвести хорошее впечатление. Утешало то, что с другими девочками модельеришко обращался не лучше. А вот с мальчиками — всегда хорошо. Катерина долго не понимала, кто он такой, пока не вспомнила режиссера конкурса красоты в пластмассовых бусах, который гонял их с девчонками по сцене и называл кобылами.

Когда модельеришко в очередной раз вызверился, Катерина подошла к нему вплотную, и выпалила в лицо заранее отрепетированную перед зеркалом фразу «Nel mio paese tu sarebbe seduto in carcere!» (В моей стране ты сидел бы в тюрьме!). Тот тихо осел, а Катю впервые в жизни охватила гордость за советский уголовный кодекс.

Она не переставала изумляться тому, какие же в СССР живут непуганые идиоты. Да она и сама такая. Интеллигентское сопливое воспитание. Ее учили жить для других. На Западе, даже в занюханной, почти социалистической Италии, никто не живет для других, кроме католических монахинь. Для себя, все для себя. Других только используют.

Разочаровалась она и в театре. Как–то пошли с Фелишией и ее друзьями в Ла — Скала. Фасад, как у курятника, Младосибирский Оперный гораздо помпезнее. Давали «Риголетто». Катерина приготовилась страдать. Опера оказалась черной комедией про мафию. Герцог — крестный отец. Наемный убийца Спарафучиле — строго одетый деловой человек, все время записывающий что–то в блокнот. Джильда одета от Гуччи. В конечной сцене ее, умирающую, выносят в черном полиэтиленовом мешке, какими пользуется полиция. Все ложь, все какое–то стыдное кривляние.

Ни в Ла Скала, ни в Пикколо Театро она больше не ходила. Предпочитала рестораны, ночные клубы, показы мод. Деньги и секс — это настоящее, к этому сводится любое искусство и любое чувство.

Домой возвращаться не хотелось, но пришлось. Кончилась виза. Думала, все сделает за недельку–две. Но оказалось, что нужно оформить выездные документы нового образца, а с этим младосибирский ОВИР тянул и тянул, потому что девка–мисс набила за границей кошелек миллионами, а поделиться не соображает.

За год ее отсутствия привычная жизнь рухнула, осыпалась и погребла под собой многих, в том числе и родителей. Мамин исследовательский институт посокращали–посокращали, да и закрыли вовсе. Папа пробавлялся свадьбами — цирк закрылся, филармония задерживала зарплату. Да и свадеб почти не было — все откладывали женитьбу и рождение детей до лучших времен. Родители постарели, растерялись. Прекратились дружеские посиделки и задушевные разговоры. Забылись радость гласности, торжество подавления путча, триумф честного Ельцина. Все, за что рвали глотки на кухнях и митингах, обратилось кошмаром.

Катя поняла, что теперь она должна принимать решения, и приступила к действиям. Для начала поехала в институт, забрала документы и взяла академическую справку — пригодится для продолжения образования. Но это она отложила на неопределенный срок. Сейчас Эйнштейном быть невыгодно. Барби зарабатывает гораздо больше. Когда–нибудь потом, когда поседеют власы и обвиснут ланиты, она, возможно, еще доучится на Эйнштейна. А пока она — Барби. Настоящая Барби. Настоящая!

В Милане, гуляя по торговому центру La Rinascente, она как–то зашла в игрушечный магазин и купила эту куклу.

Квартира Фелишии, в которой жила Катерина, располагалась на улице Марио Пики, на задворках Новой Академии Искусств. Ближайший к дому салон тату находился улицы через две, на Виа Евангелиста Торричелли.

Мастер художественной татуировки Дино Паолино, томный итальянский юноша, словно сошедший с полотен Караваджо, как увидел Катерину, потерял дар речи. Хотя, казалось бы, в этом городе–улье манекенного искусства мог бы уже и насмотреться. Немалых трудов Катерине стоило объяснить мастеру наколок, что от него требуется перенести клеймо с кукольной шейки на ее, Катеринину. Он развернул перед ней целый каталог бабочек, стрекозок, ангелочков и прочей летучей живности. Но Катерина упорно стучала ногтем в невыразительный торговый знак «чего–то–там–ентертеймент», коим была проштампована шея куколки.

— Если вы, синьорина, решили себя изуродовать — пожалуйста. Я только хочу предложить, чтобы это уродство было видно только в ультрафиолетовом свете. Есть такие краски.

Катерина подумала, что это даже забавно. И ретушерам с ее фотографиями будет меньше возни. Дино принялся за работу, а когда закончил, проводил ее до дома. Они продолжили вечер в постели, несмотря на то, что шея у Катерины горела.