Мара Будовская - Вечер в Муристане

— То есть, если какой–либо русский режиссер или киностудия заявят свои права, ваш клиент заплатит компенсацию?

— Именно так, синьорита.

— А уже известно, кто режиссер фильма? Что говорят эксперты?

— Голливудская академия делает вид, что ищет автора. А в России, тем временем, объявился некто Роман Лазарский. Он прислал письмо всем членам режиссерской секции американской академии кинематографа, в том числе и моему клиенту… Вот, не изволите ли ознакомиться.

Адвокат распечатал письмо на принтере.

Уважаемые академики!

Я, Лазарский Роман Евгеньевич, режиссер, заявляю, что фильм «Мастер и Маргарита» является продукцией творческого объединения при «Мосфильме», которое в течение многих лет возглавлял мой отец, Евгений Лазарский. Прилагаю ксерокопии сценария, сметы, досье фильма. Оригиналы этих документов сохранились в личном архиве моего отца. Имеются и другие доказательства работы над фильмом, кои я буду рад предоставить лично.

Исходя из вышесказанного, я намерен вчинить Михаилу Фриду иск о нарушении авторских прав.

— А где ксерокопии документов, о которых он пишет? — спросила Ольга.

— Вот они. — он развернул экран компьютера к посетителям, — Я и смотреть не стал, все равно они по–русски, — сказал адвокат. — Но самое–то смешное, что моему клиенту Роман Лазарский вчинять иск не собирается. Только Фриду, которому от проката капает какой–то жалкий процент.

Ольга просмотрела документы, с разрешения адвоката перекинула их на свою флэшку, и продолжила допрос.

— Что вы можете сказать о второй сделке?

— Она имеет столько же оснований, что и первая. До первой заявки об авторстве.

— Какую фирму представлял синьор Орлов?

— Позвольте–ка… Вот, написано — Синема — Лейзер.

— Синема — Лейзер — это кинопрокатная компания Лазарского. Взгляните на логотип. Массимо дописал в свою таблицу еще одну строчку:

Обедать Массимо повел Ольгу к своей матери. У той были бесподобная кухарка и услужливая горничная. Он порой приходил сюда отдохнуть от недожаренных бифштексов и хамоватых миланских официантов. Пока Ольга обьясняла старушке по–английски, почему русские евреи (и сама Ольга в их числе) вдруг почти все уехали в этот ужасный Израиль, Массимо тасовал в памяти пункты своей таблицы, так и сяк расставлял мысленно вероятности и приоритеты. Синьора Скорпи удалилась вздремнуть после обеда, а для оставшихся велела подать кофе с выпечкой.

На полке с фильмами Массимо нашел последнее приобретение матери — диск «Мастера и Маргариты». Ольга вынула из сумки распечатку перевода «облезлой шлюхи», отдала ее комиссару и попросила разрешения посмотреть фильм. Ведь он, как–никак, фигурирует в деле. Массимо запустил DVD, а сам устроился в кресле–качалке с листками распечатки.

— Стоп! Где тут кнопка «стоп»?

Массимо не сразу понял, где он проснулся и кто орет. Пока он соображал, пока искал пульт, пришлось отматывать назад.

— Массимо, обратите внимание, в советском фильме — голые бабы, и все — Кати!

— Действительно, все на одно лицо, и все — Кати. А тайная полиция вся состоит из Цуриэлей. Ольга, возможно ли, что в семьдесят девятом году в Советском Союзе была настолько развита компьютерная графика?

— Невозможно. Это, скорее всего, позднейшие вставки. Может быть, фильм реставрировали. Знаете что? Я отправлю его на экспертизу. Просто интересно. Особенно после письма этого Лазарского.

О, психиатр, теперь я понимаю, почему пишу всю жизнь именно тебе. На самом деле, можно свихнуться. В неврологии Тель — Ашомера мама после инсульта, в реабилитационном центре Левинштейн — Натик после аварии, в Ассуте — Бумчик с циррозом.

А еще Катя, Талила, Тая.

Не даёт мне покоя, что Риночка осталась сиротой. Надо найти ее, подставить отцовское плечо. Подумать только — ей уже восемнадцать!

Хоронили Катерину на русском кладбище в кибуце Гиват Бренер, недалеко от Реховота. На похороны приехал один дядя Володя — мама Катьки свалилась с сердечным приступом. Сколько же страданий я принес своим фильмом? Психиатр, а, психиатр! Сможешь ли ты вылечить меня от чувства вины?

Гая все свободное время проводит в Левинштейне, у Натика. Кактус мой любовный немного сник под напором трагических событий. Очень надеюсь, что он засохнет без дела и умрет навсегда.

Мама, слава Богу, идет на поправку. Папа говорит, это потому что он начал ее лечить прямо сразу после кровоизлияния.

Абрам, напротив, нехорош. Он шутит и хорохорится, но пьет теперь только соки. Начал лечебные голодания. О фильме и проклятии, свалившемся на нас, он больше не говорит. Однажды лишь обмолвился, что волна гнева схлынула . Как он это понял — неизвестно.

Я же, в свою очередь, пытаюсь проанализировать природу всего, что случилось. (Ликуй, мой дорогой друг психиатр!).

Итак, создателей трое — Я, Булгаковед и Бумчик. Мы с Булгаковедом пока в порядке. Бумчик пострадал, но он был и в списке продавцов .

Продавцов пятеро: Я, Бумчик, мама, Натик и Катерина. Со мной, опять же, ничего пока не случилось. Бумчик болен, но жив. Мама и Натик… Тут есть загадка. Мама и Натик пострадали НАПОЛОВИНУ. У Натика отключилась НИЖНЯЯ половина, а у мамы — ЛЕВАЯ. Честно говоря, потерять нижнюю — лучше, чем верхнюю, а левую — лучше, чем правую. Если же делить наше тело между Богом и Сатаной, то и НИЖНЯЯ, и ЛЕВАЯ принадлежат скорее последнему, чем первому. Это проливает свет на то, кто же нас наказал.

Катерина, единственная из продавцов , поплатилась жизнью. Но она самовольно стала продавцом дважды. И потом, она была и в списке актеров .

Актеров четверо — Тая, Талила, Катерина и Цурило. Интересно мне, где Цурило. Жив ли?

Прошло уже три недели, а работать Дино все еще не мог. Дрожали руки, рисунок плавился от слез. Он временно закрыл свой салон, и отсиживался дома, перебирая письма и фотографии или покрывая кабачки катерининым профилем. Среди бумаг он нашел наскоро набросанную Катериной схему каких–то миланских улиц, и от этого листка, от разноусых стрелочек и разноглазых светофоров, от какого–то перечеркнутого (сюда не надо!) переулка, сделалось ему тепло и больно, и смертельная истома охватила его.

Паппарино приносил кофе с молоком, усаживался в кресло напротив кровати, пытался утешить сына.

— Дино, мальчик мой, что же делать? Надо смириться с потерей, хоть это и кажется сейчас невозможным. Когда умерла твоя мать, мне тоже было несладко, поверь. Она тяжело умирала, с болями, под наркотиками. Помню, когда я приходил домой из больницы и брал тебя на руки, ты улыбался. А меня это убивало, раздражало. Я завидовал тебе, что ты ничего не понимаешь. И я жалел себя за то, что ты слишком мал, чтобы разделить с тобой горе. Но я не мог просто лежать и не работать. И ты должен жить, должен выйти на работу, должен встречаться с друзьями.