Сергей Минутин - Странник и Шалопай

Из своего угарно — летаргического сна Надеждин выходил тяжело. Он пытался поднимать руки. Они поднимались. Он поднимал ноги. Они его слушались. Он пытался оторвать голову от подушки, но при этих попытках отказывали и руки и ноги. Надеждин сделал вывод: «Надо ещё поспать». Его бросало то в жар, то в холод. Он пытался вспомнить, что же он вчера пил и молился незамысловато Богу: «Господи, помоги оклематься, не буду больше так напиваться».

Уместно заметить, что Господь к этой молитве Надеждина давным–давно привык, и на выручку спешил не сильно. Надеждину было очень плохо. В таком жутком, немощном состоянии он провалялся весь день и всю следующую ночь. Под утро Господь сжалился над Надеждиным, и он смог оторвать голову от подушки, а вместе с головой поднять и остальное тело. Зрелище было жалкое. Но домочадцев у Надеждина не было, поэтому молча осуждать, а тем более ругать его было некому.

Мозг Надеждина бороздила мысль: «Незыблемый принцип единения и родства Душ должен соблюдать и ты…». Эта мысль сильно нравилась неопохмелённому мозгу Надеждина. В своём немощном состоянии он бы с радостью продолжил с какой–нибудь из родственных душ дальнейшую очистку организма. Но как только он начинал думать о том, с кем бы опохмелиться, его мозг начинало «насквозь» пробивать слово «принцип».

Надеждин долго пил воду из–под крана и тёр ладонями щёки с двухдневной щетиной. Он мочил холодной водой темечко и растирал докрасна свои холодные уши. Кровь вперемежку с алкоголем вновь радостно побежала по его телу. К Надеждину вернулась возможность думать. Он вспомнил, что во сне к нему приходила Муза. Она открыла ему истину, из которой он должен был извлечь урок для своей будущей жизни. Муза говорила ему о родстве душ. Во сне Надеждин был с ней согласен. Он был с ней согласен и пока пил воду из–под крана и тёр небритые щёки, но теперь он ожил и этот новый принцип принимать отказывался.

Чем больше он напрягал все свои силы в попытке принять этот новый принцип, чем больше он думал о родстве душ, тем больше в его голову лезли мысли о депутатах Государственной Думы, инициативах правительственных чиновников и прочих «поводырях», ведущих паству к большому и глубокому рву. Надеждин из своих математических и литературных упражнений многое знал о «кресте поводыря» и видел в нём только одну лишь огромную ответственность. Но депутаты и чиновники в отличие от Надеждина усматривали в этом «кресте» только власть и деньги.

От мыслей о Конституции и прописанных в ней ветвях власти голова Надеждина вновь разболелась. Чтобы успокоить возмущение своего организма, Надеждин начал думать о водке. Он ходил по квартире и громко разговаривал сам с собой. Со стороны могло показаться, что у Надеждина разыгралась «белая горячка», но над тем бредом, который нёс Надеждин, уже давно думала вся его страна. Надеждин, возмущаясь и размахивая руками, говорил, обращаясь к депутатам ГД РФ, президенту, кабинету министров, а также к конституционному, арбитражному, уголовному и даже к суду присяжных заседателей: «Вы чем, сволочи, народ поите. Раньше, когда я был силён и молод, водка делилась на «казенку» и самогон. В этом математическом ряду самогон считался продуктом вредным, так как там обнаруживали сивушные масла, а водка — полезным, так как позволяла лучше видеть светлое будущее. А что мы имеем сегодня? Что мы имеем с приходом вашей, новой власти? А спрашиваю вас, как спрашивают меня мои друзья израильтяне: «Что мы имеем сегодня?». Хотя для ваших куцых мозгов это слишком сложный вопрос, я вас спрошу, как меня спрашивает моя первая любовь тётя Соня: «Надеждин, что ты пьёшь?». Ваша власть сделала сивушный самогон продуктом полезным, а казённую водку, которая позволяла заглядывать в светлую даль, разделила на два вида: на «бодяжную» и «палёную». С бодяжной голова болит так, что только об вас, сволочах, и думаешь и никакого светлого будущего не видишь, а с «палёной», уже ничего и никогда заболеть не может, но вам скоро некого будет ею поить, и что вы тогда будете делать? Кому давать материнский капитал и над кем осуществлять национальные проекты».

Надеждин «растекался по древу». От его речей на кухне попрятались чудом выжившие от прошлых чисток тараканы, а в зале перестали жужжать мухи. Заслушались.

Надеждин был возмущён. Возмущение давало адреналин, голова мало–помалу болеть переставала. К счастью Надеждина, он, видимо, пил «бодяжку», следовательно, у него ещё оставался шанс пережить и удвоение ВВП, и кризис, и засранцев из Давоса, если, конечно, перейти на самогон.

Душа Надеждина отказывалась считать за родственные души души депутатов и другие души размножившейся власти. Он, будучи человеком чести, отказывался считать этот сброд душами. И у него были для этого весьма веские причины.

Эти члены месяцами обсуждали законы по спецсигналам на своих автомобилях, годами развлекали народ «оборотнями в погонах», веками боролись с коррупцией, а под суматоху внедряли законы скрытого геноцида по отношению к русским, да и другим россиянам тоже.

Они отменили смертную казнь за массовые убийства и изнасилование детей. Они отменили наказание за пьянство за рулём и убийство пешеходов. Они отменили наказание за отравление населения вредными продуктами питания, таблетками и даже водкой. Последний факт Надеждину было особенно невыносимо сознавать. В его сознании все устои, все традиции его страны — рухнули. Гордиться ему было больше нечем.

Надеждину было страшно, неуютно, неприятно от этих знаний. Ему бы поговорить с Учителем, с мудрым человеком, но где его взять, если в его стране всё стало «от лукавого», и всё праведное и честное попряталось или разъехалось по другим странам.

За мудрецов выдавали законченных подонков. Иерархия власти была сплошь чёрной, как чёрный орден СС. Те «ребята–поводыри» из СС тоже вели народы ко рву…

Народ в стране Надеждина многое чувствовал, хоть и не понимал причины своих чувств, поэтому часто принимал похмельные синдромы — приливы жары и холода, онемение некоторых частей тела, покалывание и боль за происки алкоголя, хотя причины были совсем иные. Народ задыхался от власти дураков над ним. Страна Надеждина никак не могла перейти от услужливости и службы, от холуйства и холопства к служению, к воле.

Народ в стране Надеждина был так доверчив, что постоянно покупался на борьбу с «мигалками», с «оборотнями», с «коррупцией». Надеждин часто думал о том, что при глупой власти народ всегда ещё более глуп. Но эта мысль его не грела. Душа его рыдала. Лишь изредка, услышав какие–нибудь созвучные своей душе слова, например, такие «наверно всё от глупости, но ведь не все мы дураки», он начинал верить в просветление мозгов россиян.