Джуд Морган - Тень скорби

— Твои слова чрезвычайно меня утешили. Зная мисс Вулер и ее заведение, я так и предполагал ; тем не менее радостно слышать из твоих собственных уст, что ты удовлетворена работой там.

Он улыбнулся благодушно, ожидающе; его рука принялась блуждать по пиджаку в поисках цепочки часов.

— Но мысли о будущем, папа, — хотя теперь я прекрасно понимаю положение нашей семьи и то, что я должна зарабатывать себе на жизнь, по меньшей мере пока, — все больше занимают меня. Будущее огромно, оно представляется мне бескрайним морем, и я задумываюсь, а только ли на этом судне можно по нему плыть. И, пересматривая твои стихотворения, я спрашиваю себя, могла бы я в какой-то степени последовать твоему примеру…

— Милая моя Шарлотта, у тебя сложилось в корне неправильное представление о моих незначительных публикациях. Это было давно. Их напечатали в местном издательстве, без выгоды для меня, да я и не помышлял о таковой: моральные наставления для бедных, несколько сдобренные увеселением, — вот их единственное предназначение.

— Да, папа, но ведь тебе нравилось их писать, не так ли? Помню, ты рассказывал, что минуты и часы пролетали незаметно, ты был так поглощен ими, что забывал поесть.

— Правда? Я уже давным-давно не вспоминал о них. Безусловно, написание литературных произведений является приятным и плодотворным упражнением для ума.

— А не может ли это стать чем-нибудь большим? Ты знаешь, мы все с раннего детства любим писать, и я полагаю, что это само по себе дает нам определенные преимущества. С недавних пор Брэнуэлл ищет возможность стать одним из авторов «Блэквудз». Мне это представляется… более соответствующим моему темпераменту и склонностям, чем работа учительницы, другим судном, на котором можно плыть по морю. Если бы я всецело и усердно посвятила себя сочинительству, это могло бы оказаться вполне надежным кораблем, не так ли?

— Дорогая моя Шарлотта, ты меня тревожишь. Я почти склонен осудить Брэнуэлла, если эти идеи в твою голову вложил он, хотя я уверен, что твой брат действовал из лучших побуждений. Многочисленные таланты Брэнуэлла, может быть — повторяю: может быть, — приведут его в конце концов к признанию в литературном мире. Но нельзя допускать мысли, что в подобной профессии ты, как молодая женщина, сможешь найти свое будущее. Да, видимо, я допустил небрежность, не предупредив тебя с достаточной серьезностью о вреде подобных пристрастий. Я всегда снисходительно воспринимал тягу к бумагомарательству — да, с пониманием, опираясь на собственный опыт; но этой тяге необходимо постоянно противопоставлять более строгие обязанности и реалии жизни.

— Папа, я в полной мере осознаю все это. Не знаю, смогла бы я зарабатывать себе на хлеб весь прошлый год, если бы этого не понимала. — Внутренний голос подсказал: «Осторожно: приглуши этот мятежный тон, смотри, какой кварцевый блеск появился в его глазах». — Просто я… я думаю, а не может ли во мне оказаться ресурс, который был бы полезным в этой реальной жизни, пусть бы даже он и происходил от воображения. История знает женщин, которые писали…

— Да, писали, но это редко являлось их единственным занятием. В ином случае ничем хорошим это не закончилось бы. Милая моя Шарлотта, ты ни на миг не должна позволять этой иллюзии искушать тебя. Литературная стезя, связанная с определенной степенью известности в обществе, всегда должна быть сомнительна для женщины, если только женщина определенным образом не защищена почтенной независимостью или браком, которые призваны уберечь ее от печально известного непостоянства заработков автора. Жалованье учительницы или гувернантки может быть недостаточно щедрым, но оно регулярно. А самое главное, существует угроза женскому характеру — я бы даже взял на себя смелость сказать, женской душе — в решении посвящать столь значительную часть времени витанию в мечтах и плетению грез. Искушение кроется даже в том случае, когда пером водит мужская рука. Для женщин же, которые по природе своей чаще попадают в капкан болезненных фантазий, угроза просто страшна.

— Папа, я надеюсь и верю, что никогда не стала бы пренебрегать своим долгом, если бы серьезно занялась сочинительством…

— Таковыми, несомненно, были бы твои намерения. Но мы слабые смертные, которым свойственно ошибаться, Шарлотта. Рано или поздно нездоровое заклятье возымеет над тобой силу. Мир на бумаге покажется гораздо притягательнее порочного и падшего мира, в котором мы должны жить. Недовольство, терзающее недовольство будет результатом.

Он говорил с такой силой, с такой готовностью, будто репетировал весь этот спор, поэтому ее собственная тщательная подготовка пошла насмарку. Авангард обратился в бегство, каре начали распадаться. Она попыталась поймать падающие знамена.

— Я понимаю тебя, папа, но не могу целиком потерять доверие к профессии писателя, — сказала Шарлотта, похлопав по «Загородным поэмам», — когда вижу перед собой твой пример. Если я могу осознавать опасности и все же стремиться…

— Тогда ты сделаешься собственным мучителем! — выкрикнул он, краснея. — Перейдешь в разряд людей, которых я переношу с большим трудом! — Негнущимся пальцем он подтянул к себе одну из газет. — Будь добра вернуть эту книгу на положенное ей место.

И себя на свое, конечно, себя на свое, отныне и навеки.

Эта битва была проиграна, но кампания еще не закончилась. Оставалось письмо.

Она поговорила об этом с Брэнуэллом — тот был полон беззаботного оптимизма.

— О, не бойся этого, Шарлотта. Великие люди любят, когда их забрасывают письмами, особенно литераторы, ведь это напоминает им о том, что они великие. Я подумываю в ближайшем будущем отослать пару вещей Вордсворту и посмотреть, что он скажет. В конце концов, у него не может быть дефицита свободного времени — сейчас он ничего важного не пишет. Попробую намекнуть ему на это, когда руки дойдут.

Итак, письмо, тысячу раз исправленное и переписанное, наконец торжественно (вообще-то, просто в руке, но чувство было именно такое) доставлено на почту и отослано. Тяжело сказать, приободрил или расстроил Шарлотту пустой, безразличный — хоуортский — взгляд служителя почты на адрес получателя, брошенный перед тем, как конверт отправился в сумку. «Роберт Саути, эсквайр, Грета-Холл, Кесвик». Да, я пишу придворному поэту-лауреату [32] Саути Роберт (1774–1843), английский поэт, представитель «озерной школы». До Саути включительно это звание было связано с обязанностью писать оды, посвященные членам королевской семьи по различным официальным поводам. После него оно стало лишь почетным титулом первого поэта страны. . Я посылаю ему кое-что из моих стихотворений и хочу узнать его мнение на их счет, а также то, как он оценивает мои шансы стать писательницей; и кажется нереальным и абсурдным, что я это делаю, — а жизнь от этого ни на йоту не меняется. Желтые зловонные руна по-прежнему болтаются на высоких дверях магазина; а в небе хрупкий зимний день вытесняют широкие авторитетные полосы синевы и черноты.