Джуд Морган - Тень скорби

Под ночной сорочкой, отметила про себя Шарлотта, уже ничего не торчало.

Она, конечно, понимала, что об этом не надо спрашивать. Элизабет может и не знать, но по доброте душевной отыщет для тебя ответ; Мария, способная подробно дискутировать с папой об эмансипации католиков, наверняка знает и, уважая во всем правдивость, возможно, объяснит. Но спросить их значило бы злоупотребить, а Шарлотте вовсе не хотелось этого делать: она доверялась их мудрости, ибо они были полубогами, связанными с мифическим прошлым. Они помнили маму.

Память Шарлотты способна была изобразить несколько небрежных набросков, но девочка не могла с уверенностью сказать, навеяны ли они ее собственными воспоминаниями о маме или чужими рассказами о ней. Брэнуэлл, который был годом младше Шарлотты, безапелляционно заявлял: «Я помню маму — я все о ней помню». Но воспоминания эти не выдерживали пристального внимания. Просто Брэнуэлл в очередной раз выпрыгивал из штанишек, силясь оказаться на коне. Как-то раз Энн порвала свою юбочку и долго, отчаянно проливала над ней слезы, пока Сара Гаррс не вздохнула беспомощно:

— Боже правый, свет не видывал еще таких рыданий!

Брэнуэлл при этих словах заложил пальцем страницу книги, которую читал, и поднялся навстречу брошенному вызову.

— О, однажды я плакал еще сильнее. Гораздо сильнее. Я тогда схватился за каминные щипцы и так сильно обжегся, что чуть не потерял сознания. На самом деле все-таки потерял и упал в камин, а после этого…

И начиналась сказка, которую они слушали без всякого неприятия, потому что она была скорее выдумкой, скрашивающей время, чем ложью. Кроме того, рассказывая историю, мальчик держал про запас что-то вроде усмешки — таким уж был Брэнуэлл: это была его роль, его место, впрочем, как и у каждого из них. В кровати, отважившись сунуть нагретые ноги в подвальный холод простыней, Шарлотта мысленно представляла их всех: Брэнуэлла с его коллекцией талисманов — стеклышком от часов, шнурком, пуговицами и жутким мышиным черепом на ночной тумбочке; папу, ужасающе одинокого (представить его было труднее всего); Энн в своей постельке, в ногах тетушкиной кровати… Образы эти навевали такое же умиротворенное настроение, как коробка для шитья или — самый прекрасный и желанный на свете — ящик в папином столе, с отделениями для чернил, свечей, перочинного ножика и мелкого белого песка. Ветер часто стенал и ворчал под карнизами, будто хотел сорвать крышу и взглянуть на Шарлотту и всю ее семью, каждого в своем отделении; а быть может, нарушить порядок, разнести все в щепки, уничтожить. Но нет, крышка прочно сидит на коробке, и такого не может произойти.

— Мисс Брэнуэлл, я размышлял о проблеме образования для наших девочек, — говорит Патрик, — и буду счастлив узнать ваше мнение по этому вопросу.

— Всенепременно, мистер Бронте, хотя вам известно, что я никоим образом не могу претендовать на глубину познаний в этой области.

Он учтиво пригласил ее к себе в кабинет выпить чаю, где они обращаются друг к другу с такой же чопорностью. Когда дело касается свояченицы, которую Патрик очень уважает, присущий ему стиль восемнадцатого века проявляется особенно четко: каждое «потому что» превращается в «ибо», а если он усаживает ее в кресло, то обязательно с поклоном, точно Батскую красавицу. Они прекрасно ладят. Даже его плевательница и ее табакерка стали своего рода парой. Лишь иногда при взгляде на мисс Брэнуэлл Патрика охватывает ненависть, потому что та жива, а ее сестра в могиле; к тому же, несмотря на угловатость старой девы, в ее облике кроется достаточно сходства, чтобы наполнить эту насмешку ядом.

— Вы, без сомнения, знаете, что я большой друг учения как такового и учения ради самого учения. Развитой ум всегда найдет пищу. Однако недостаток более осязаемой пищи придает вопросу, в случае с нашей семьей, особую остроту. Я не богат и не могу ожидать, что когда-нибудь стану таковым.

— Но вы оставите детям нечто большее, чем земные сокровища, мистер Бронте, — возражает мисс Брэнуэлл. — Здоровые принципы религии, твердая мораль, должная покорность перед Господом — такие богатства никогда не померкнут.

Ответ мисс Брэнуэлл аккуратно формален, как обмен поклонами перед началом менуэта. Она разливает чай, довольно крепкий: Гаррс никак не возьмет в толк, что заварку вполне можно использовать дважды.

— Вы очень добры. Я действительно надеюсь, что в сфере законоучения и духовного наставничества принципы, которые девочки впитывают дома, не обнаружат никаких пробелов. А что касается хороших манер и женских искусств, у них, безусловно, всегда под рукой великолепная наставница.

Снова обмен поклонами, снова грациозно вытягивается носок.

— В сущности, их самостоятельные занятия с моим скромным собранием книг и под моим руководством, кое позволяет мне осуществлять ограниченное время, помогли им достаточно далеко продвинуться во всех отношениях. У них не по годам развита любовь к чтению, в особенности у Марии, которая, по моему мнению, демонстрирует высокие интеллектуальные способности. — Голос Патрика приобретает некую оправдательную тональность, присущую родителю, заговорившему о непозволительном — любимом ребенке.

— Они много читают и учатся, — вторит ему мисс Брэнуэлл. — Мои опасения, мистер Бронте, состоят в том, что они чересчур много учатся.

— Чересчур много? — Патрик поправляет дужки очков, фокусируя на свояченице острое, как у птицы, внимание. Эти двое всегда готовы чинно подискутировать. — Позвольте, я всегда полагал вас сторонницей оттачивания разума применительно к обоим полам, как и вашу дорогую покойную сестру.

— Моя бедная сестра любила учение. Но долг она любила больше всего.

— О, девочки никогда, надеюсь, не станут пренебрегать долгом. И я не могу допустить мысли, что книги каким-либо образом могут толкнуть их к подобному. Господь свидетель, наш мир таит множество ловушек и опасностей, но искать их нужно не в книгах.

— Смотря о каких книгах идет речь. — Мисс Брэнуэлл вжимает подбородок в кружева, которыми укутана ее шея. Ее никто никогда не видел без этих рюшек, похожих на петли. Это так же немыслимо, как нагота. — Но я, конечно, не вправе делать замечания по поводу воспитания детей моей сестры…

— Нет, нет, моя дорогая сударыня, вы имеет полное на это право — вы, столь многое принесшая в жертву, чтобы остаться здесь и быть помощницей в выполнении моих печальных обязанностей. Более того, мое решение обсудить данный вопрос отчасти объясняется пониманием, что в ближайшем будущем вам, быть может, захочется вернуться в Корнуолл. Пожалуйста, продолжайте.

— Прекрасно. Я застала Марию за чтением Байрона. Представьте себе, она читала вслух младшим сестрам и брату.