Петер Розай - Вена Metropolis

Да, крупные и, как показалось Георгу, жгучие слезы брызнули из ее глаз, покатились по щекам, покрытым косметикой, и их было не остановить носовым платком, смятым в мягкий, белый комок.

В первое мгновение Георг растерялся. Эти слезы никак не соответствовали задиристому характеру Клары и нынешнему ее приподнятому настроению; он, по крайней мере, так ее воспринимал. Это как-то действительно чересчур! Он заметил, что люди за соседними столиками стали переглядываться. В конце концов, скоро ведь Рождество. Зачем устраивать сцену? К чему это нервное перенапряжение в столь уютное и покойное время? Он у себя на работе уже подписал сотню поздравлений в разные адреса. Что ему с ней теперь делать?

Когда Клара, прерывая свой рассказ краткими всплесками отчаяния, поведала ему, что чувствует себя такой одинокой, — с родителями она не видится, они, кстати, разошлись, без официального развода, мирно; как говорится, каждый пошел своим путем… «Мама делает все, что захочет. А друзей, настоящих друзей, у меня нет. Я осталась совсем одна!» — сказала Клара, вдруг успокоившись, деловитым и трезвым тоном. И тогда он непроизвольно протянул руку и погладил ее по щеке.

— А я разве не считаюсь? — спросил он, ощущая теплую волну нежности, нахлынувшую вдруг; некоторую сонливость, которую эта волна вызвала, быстро развеяла улыбка Клары. Он был к ней все же далеко не равнодушен! Он отметил про себя, как он, задавая свой вопрос, пристально смотрел Кларе в глаза, что он был по-своему добр к ней, как никогда и ни к кому другому. Может, это и есть любовь?

Несколько дней спустя, в новогоднюю ночь, он провожал ее в утренних сумерках домой, в ее квартиру, в которой еще ни разу не бывал. Он даже не знал, что она больше не живет на вилле родителей.

Клара, совсем потерявшая голову от выпитого шампанского, стала снимать с себя всю одежду прямо в прихожей.

— Что ты уставился как идиот? — прикрикнула она на Георга. — Никогда женщину не видел?

На кухне она достала зеркальце, то самое, в которое смотрелась при их встрече в ресторане в Народном саду, насыпала на стекло две широкие полоски кокаина и втянула в себя порошок с помощью свернутой в трубочку купюры, прежде чем предложить Георгу сделать то же самое.

Все получилось само собой, как по маслу, они не создавали друг другу помех, не подстегивали друг друга и во всем совпадали. В самом конце, — Клара впала в дикий раж, она оседлала Георга и продолжала прыгать на нем, хотя у него все уже обмякло, — она громко и мечтательно-проникновенно произнесла: «Ты трахаешься совсем недурно». Обоих это ужасно рассмешило, и они долго не могли остановиться. Когда спустя какое-то время они снова катались по постели, вцепившись и влипнув друг в друга, Георг думал про себя, с удивлением и восторгом: «Я ведь настоящий мужчина!»

Соблазненный этими событиями, а для Георга самым соблазнительным был прежде всего успех, он все больше погружался в чувство, которое было ему дорого и которое можно было бы назвать любовью. Когда он видел Клару, идущую к нему навстречу, сердце его начинало биться сильнее. Он ценил то, что она у него есть. Он оберегал ее, баловал и ласкал в своих мыслях и фантазиях. И в реальности он вел себя точно так же, страстно целовал Клару, нежно проводил рукой по волосам, гладил ее тело.

Клара же старалась не замечать, убаюканная и влекомая к своему Георгу его постоянными ласками, вводящая себя в заблуждение этой обманчивой очевидностью, — не замечать, что Георг для нее, собственно, ничего не значит, что когда она увидела его в Народном саду, он показался ей смешным и нелепым: скучный и мелочный карьерист, полностью поглощенный своими ничтожными интересами. Незначительный мужчина, мужчина без ауры. В конце концов, мужчина, не представляющий себе, к чему и зачем стремиться в этой жизни. Ничему не научившийся.

Чем она могла быть для такого человека? В те мгновения, когда она была откровенна сама с собой, а такое случалось с Кларой чаще, чем с Георгом, она говорила себе, и связано это было исключительно с желанием влиять на него, проявлять свою власть: «Я для него ничего не значу! Я для него совсем ничто».

Однако с каким удовольствием она отдавалась его объятиям, как сладко было купаться в его тепле, трепетном отношении и нежности! Ей нравилось идти рядом с ним по улице в лучах яркого солнца, говорить с ним и шутить, чувствовать его добропорядочную и почти старомодную предупредительность, слышать его голос, в котором постоянно звучало волнение и интерес к ней! Ей казалось тогда, что Георг словно под хмельком, и он в самом деле чувствовал опьянение. Правда, оно было вызвано не ее присутствием, не ее сущностью, как она наедине с собой и в трезвой памяти себе в этом признавалась. Ах, ну и что с того!

Иногда ей удавалось увидеть их отношения вполне с деловой точки зрения и вполне схематически, как своего рода примитивную меновую торговлю: я даю ему вот это, а он мне вот это. Однако такие мысли причиняли ей сильную боль, и она, устало и в недовольстве собой, говорила: хватит, прекрати сейчас же!

Георг рядом с Кларой ощущал уверенность, которая была ему знакома только в ситуациях, когда он все держал под контролем. Обычно же он жил, охваченный постоянным страхом, что вдруг он пропадет, растворится. Да, в одно мгновение. Раз, и его нет. Поэтому было полностью извинительно, что он ставил в заслугу исключительно себе, а не Кларе то ощущение силы, ощущение триумфа, которое придавали ему ее внимание и привязанность. Ощущение власти, которой он располагал и в которой еще не до конца был уверен. В любом случае Клара была в этом посредницей и свидетельницей: а стало быть, он ее любил.

Им вместе было много чем заняться. Как уже сказано, они по инициативе Клары постоянно где-то бывали: у знакомых, на концертах и выставках, — нередко вместе с матерью Георга. Мать постепенно нашла с Кларой общий язык и допустила ее в свое общество, одарила доверием. Так образовалось еще одно дополнительное звено, которое укрепляло их взаимное существование.

После совместного послеполуденного кофе или же после совместного ужина или воскресного обеда мать быстро раскланивалась и удалялась к себе. Оставленные наедине друг с другом, Георг и Клара сразу же отправлялись в постель. Так было условлено. Они трахались часами напролет, снова и снова. Голова у Георга затуманивалась очень медленно, намного медленней, чем у Клары. Однако в конце концов они сливались в одно целое в яростном стремлении забыться, потные и обессилевшие, но довольные и счастливые.

Однажды Георг в такой вот ситуации спросил Клару, не хочет ли она от него ребенка. Клара с мокрыми от пота волосами, — глаза сухие и воспаленные, словно бы впавшие, — посмотрела на него с непониманием во взоре. Потом она выпрямилась в постели и вместо ответа постучала себе пальцем по лбу: