Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

— Я не сержусь.

— Это хорошо. Сегодня я хочу, чтобы мы с тобой были счастливы. А ты хочешь?

И молила его глазами. Странная какая-то. Никогда ее такой не видел. Он решительно кивнул.

— Мы будем счастливы, — сказал он и подумал о Папаше.

— Пошли пройдемся, — сказала она.

И они пошли по улице, прочь от Малайской слободы и Вредедорпа, в самое сердце города и дальше. Шли молча. Дорогу выбирала Элиза. Оказались в местах, где Кзума никогда не бывал. Город теперь лежал позади них, Малайская слобода далеко влево. А Вредедорпа и видно не было.

Улицы стали шире, и людей на них не было. Вдоль тротуаров тянулись ухоженные газоны, росли деревья. В домах были большие окна-фонари, и с улицы было видно, как белые люди едят там и пьют. И слышалась музыка и веселый смех белых.

Было еще рано, всего восьмой час, и Кзума не торопился домой. Сегодня он вообще не спал после работы, но знал, что не заснет, и не мешал Элизе вести его куда хочет.

Дома кончились, дорога пошла в гору. Все время они молчали. Он чувствовал, что Элиза с ним, а в то же время и нет. Вот это и было странно. Поднявшись на холм, Элиза вздохнула и предупредила тревожно:

— Только не оглядываться!

Не оглядываясь, он подошел с ней к плоскому камню и остановился.

— Теперь гляди! — сказала она и вдруг обернулась.

Кзума оглянулся на ее возглас и увидел. У него даже дух захватило — под ним лежал весь город — Малайская слобода, Вредедорп, песчаные отвалы. И удивительно было все это видеть отсюда, словно сам он вознесся над ними, стал выше их. Он знал, что все это где-то там, но где именно — не знал. Знал сердце города, это каждому было ясно. Огни вспыхивают и гаснут — синие, зеленые, желтые. Огни сплетаются в кольца. Огни образуют лошадь. Строят дом в небе. Вот это и было сердце города, это каждый дурак знал. И он соображал, что Малайская слобода должна быть где-то справа, но где?

— Где Малайская слобода?

Элиза указала пальцем.

— Вон тот свет, видишь? Нет, синий. Теперь от него левее. Видишь, темное пятно и на нем только редкие огоньки? Это и есть Малайская слобода. А по ту сторону моста — Вредедорп.

— Отсюда все такое крошечное, — дивился Кзума. — А когда ты там, все большое. Я когда первый раз попал в город, заблудился в Малайской слободе. Бродил там с полудня до позднего вечера. Не увидел бы Лию у калитки, совсем бы пропал. А сейчас все такое маленькое. Как в деревне.

— Это и есть город, — мечтательно протянула Элиза.

Да, весь город умещался там в неглубокой лощине. И казался нереальным в свете луны и мигающих огней. Казался большой, красивой игрушкой.

— И люди там живут, — сказал Кзума.

Элиза глядела вниз не отрываясь. Временами глаза ее обегали город из конца в конец и во взгляде сквозил голод и тоска. А особенно жадно он устремлялся на длинную дорогу, что зигзагами поднималась на дальние холмы и пропадала за горизонтом. Отсюда она казалась тонкой белой ниткой. Игрушечной дорогой, уводящей из игрушечного города.

— И ты в этом городе родилась! — сказал он.

— Да, в этом городе я родилась.

Голос у нее был грустный. Он обнял ее.

— Покажи где, — попросил он, оживляясь.

Она улыбнулась, потерлась о его руку.

— В доме Лии.

— Покажи, — настаивал он.

Она покачала головой, но шутливо устремила палец во тьму. Дом Лии тонул во мраке Малайской слободы, один из многих домов, в точности на него похожих.

По луне пробежала стайка тонких облаков. Ниже неоновые огни города вспыхивали и гасли. Вспыхивали. Гасли. Снова и снова.

Кзума хотел заговорить. Элиза подняла палец и покачала головой. Он закрыл рот. От города поднимался гул. Лениво взлетал и растворялся в бескрайнем небе.

Они сидели тихо, молча, почти не двигаясь. Просидели так долго. И когда Кзума опять посмотрел на Элизу, то увидел, что она беззвучно плачет.

— Ты что? — спросил он.

— Ничего, — ответила она и улыбнулась сквозь слезы.

Он вытер ей лицо. Так трудно ее понять, когда она такая. Но она с ним. И не пытается отстраниться.

— Кзума, — сказала она еле слышно. Он смотрел на нее, и она поняла, как он старается понять ее, и сжала ему руку.

— Да?

— Не ходи сегодня работать. Останься со мной…

Ее голос молил.

— Не могу не идти. Я старший горняк.

— Только сегодня, Кзума. Пожалуйста.

— Не могу, Элиза. Мой белый от меня зависит.

Ну как она не понимает.

— Она вдруг улыбнулась веселой, сверкающей улыбкой и кивнула.

— Глупая я. Конечно, тебе надо идти.

Он был доволен. Поняла! После этого они опять помолчали.

Бежали минуты. Она стала как бы невзначай играть его пальцами, его рукой. Играла до тех пор, пока он не почувствовал тепло ее рук и призыва ее пальцев. Он взял ее руки и так стиснул их, что она охнула от боли.

— Люби меня, — шепнула она.

— Пошли.

— Нет, здесь.

— Но…

— Здесь никто не бывает. Я хочу тебя здесь.

Он не мог устоять против ее пальцев, ее глаз и странной зовущей улыбки.

И до того как он унес ее за вершину самой высокой горы, Элиза посмотрела на город, а потом крепко зажмурилась и прильнула к нему…

— Элиза, Элиза! — позвал он сквозь сон и перевернулся на другой бок. Работать той ночью было мучительно — он совсем не успел поспать. Напряжение и беспокойство сказались сегодня. Он метался, крутился и стонал с тех самых пор, как Опора вошла в комнату. А теперь вот зовет Элизу, и что делать — неизвестно.

— Элиза! — позвал он снова.

Опора подошла к постели, постояла. Протянула руку — потрогать его, потом убрала обратно. Он открыл глаза, узнал ее, улыбнулся.

— Здравствуй.

— Здравствуй, Кзума.

Оглядел комнату. Все как всегда. Его рабочее платье убрано. Посреди комнаты горит огонь, на нем еда.

— А где Элиза?

— Ушла.

— Надолго?

Опора резко отвернулась и пошла к огню. Вид у нее очень старый, очень усталый. Еле волочит ноги.

Кзума сел и почесал в затылке.

— А куда она пошла?

— Она ушла, Кзума. — Старуха не смотрела на него.

— Куда? — В голосе его уже слышалось раздражение.

Опора заставила себя посмотреть на него и больше не отводила глаз.

— Уехала поездом далеко-далеко, — сказала она медленно. — Велела сказать тебе, что уедет поездом далеко и не вернется. В дороге будет два дня и одну ночь.

Опора перевела дух. Кзума сидел и смотрел на нее. Раскрыл было рот, но снова закрыл, не сказав ни слова. Опора снова заговорила:

— Сказала, что старалась, Кзума, но не получается. И много плакала, сынок, потому что она правда тебя любит… Трудно это объяснить, Кзума. Что на уме другого человека, это всегда трудно понять. Но я знаю, Элиза — хорошая девочка и любит одного тебя. У нее та же болезнь, что была у Папаши, а я Папашу любила, потому и знаю…