Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

— Только когда у меня много работы.

— А работы у тебя всегда много? Верно?

Удомо повернулся к толпе и, улыбаясь, поднял руки.

— Мать совсем меня в угол загнала. Вот она какая умная.

Толпа криками выражала одобрение:

— Так ведь твои силы нам нужны, они всей Африке нужны, — крикнула старуха. — Значит, ты должен беречь их.

— Обещаю тебе, мать, буду беречь.

— Спи побольше. Пусть и другие работают. Нам твой ум нужен — ты ведь о всех нас думаешь…

— Мудро говоришь, мать, — ответил Удомо. — Я буду беречь себя.

Он поднялся на трибуну. Селина и остальные руководители партии были уже там. Удомо подошел к микрофону. Огромная толпа стихла. Он говорил негромко, и каждому казалось, что он обращается именно к нему.

— Помните, я рассказывал вам на митингах и писал в нашей газете о людях, которые были со мной в те дни, когда я только мечтал о свободе — о свободе, которую мы теперь завоевали. Вы знаете Эдибхоя. Он все время был среди вас. Это они с Селиной создали нашу партию, когда я сидел вон там. — Он показал на тюрьму на вершине Холма. — Эдибхой, Селина и все вы боролись здесь, а эти люди — мои братья, о которых я говорил вам, о которых писал в газете, — сражались за наше дело в чужой, холодной стране. Они сражались за над. Их оружием было слово, вы читали их статьи в нашей газете. И вот они здесь, перед нами. Нам потребовалось много времени, чтобы добиться их приезда. Мы еще не так свободны, как хотели бы. Многое еще в руках белых. Есть такой зверь, его зовут «иммиграцией». Раньше этот зверь помогал белым владеть Африкой. Помните, я рассказывал о моем возвращении на родину. Мы с Селиной должны были ждать, пока все белые высадятся, и только тогда смогли сойти на берег. В этом был виноват зверь, о котором я говорю — «иммиграция». А сегодня мои братья — вы видите: они тоже черные — первыми сошли с парохода. Выходит, нам удалось укротить этого зверя. Пройдет немного времени, и он будет слушаться нас, как слушается собака своего хозяина. Мы завоюем полную свободу для своей страны. Мы будем действовать твердо, но не прибегая к насилию — если сможем. Если же нам будут мешать, мы найдем другие пути. Как вы считаете, друзья?

— Верно, верно, Удомо! — загремело над площадью.

— Они не хотели впускать сюда моих братьев, но я был тверд. И вот они здесь. Мы должны учиться быть твердыми в тех случаях, когда твердость необходима.

Друзья мои, все вы слышали о стране, которая называется Плюралией. В этой стране пять миллионов белых держат в повиновении свыше сорока миллионов наших братьев — африканцев. Я говорю сейчас как африканец, как вождь вашей партии. Пока что я не могу говорить так же от имени правительства нашей страны. Вы понимаете почему. Как вождь вашей партии я говорю вам — наши братья в Плюралии бесправны. Они пытались восстать, их восстание было безжалостно подавлено. Но они подымутся снова. И настанет день, когда они будут свободны. Вот он — мой брат Дэвид Мхенди — вождь наших угнетенных братьев в Плюралии. Приветствуйте его. Хорошенько приветствуйте. Пусть белые в Плюралии знают, на чьей стороне ваши симпатии.

Удомо подвел Мхенди к микрофону. Толпа встретила его бурными приветственными криками.

— Речи не надо, — шепнул Удомо. — Я потом объясню.

— Я очень счастлив, что я здесь, — сказал Мхенди. — Очень счастлив, что я снова в Африке. Спасибо за радушный прием. — Он вернулся на свое место.

Удомо взял Лэнвуда под руку и подвел его к микрофону.

— Только не надо речей, Том. Я потом объясню. — В микрофон он сказал — А это Том Лэнвуд — один из самых главных наших учителей. Все вы знаете его имя. Все вы читали его статьи. Он первым выразил словами мечту нашего поколения о свободе.

И снова мощный рев толпы поднялся над площадью.

— Друзья мои, — начал Лэнвуд. — Братья и сестры— африканцы! Сегодня счастливейший день моей жизни! Вот она, награда, за долгие годы борьбы и страданий! — Голос его окреп. — И вот оно, вдохновенное начало великого похода всех африканских народов— народов всего континента, включая Плюралию, — за освобождение от ига империалистов и капиталистов…

Удомо дернул его за рукав. Лэнвуд замолчал. Удомо взял у него микрофон.

— Теперь вы познакомились с моими братьями. Вы еще не раз встретитесь с ними. Время для этого будет — будет время и поговорить и развлечься, потому что после стольких лет, прожитых в холодных странах, среди холодных людей, им надо почувствовать тепло ваших сердец. Они — мои гости, мои братья, а значит, и ваши.

И еще одно. Помните, я говорил вам, как важно для нас образование, если мы хотим взять в свои руки управление страной. Чтобы провести настоящую африканизацию, нам нужны действительно знающие люди во всех областях жизни. Таких людей нужно готовить. Две тысячи юношей и девушек поедут в этом году учиться за границу. Кроме того, мы работаем над законопроектом, по которому образование в нашей стране будет бесплатным и обязательным для всех детей. Таковы наши планы на будущее. Все это стоит денег. Через несколько недель к нам приедет делегация, которую Совет наций посылает изучить наши нужды. Я скажу им, в чем мы нуждаемся. Но мы не должны полагаться на других. Мы должны рассчитывать на себя, на свои силы. Когда окончательное решение будет принято, я приду сюда и поделюсь с вами, как делаю всегда. — И он, приветствуя толпу, поднял руку.

Над площадью долго не смолкали восторженные крики.

Из громкоговорителей снова грянула музыка. Болтая и смеясь, люди потянулись в город. Некоторые взбегали на трибуну, чтобы пожать руку Мхенди и Лэнвуду. Девушки в красной с черным партийной форме бойко торговали красно-черными розетками. Какая-то хорошенькая, совсем молодая девушка приколола особенно пышные розетки к лацканам двух почетных гостей. Все это время Удомо стоял чуть поодаль, спокойно взирая на происходящее.

«Теперь в его глазах не реют знамена, — думал Мхенди. — Знамена реют вокруг него. Как он возмужал, как спокоен». Мхенди наблюдал за Селиной, высокой, босой женщиной. Вот она подошла к Удомо и заговорила с ним. «Она здесь главная», — решил Мхенди. Удомо позвал его. Мхенди подошел к ним. Лэнвуд был вне себя от восторга. Вокруг него толпилась молодежь, он раздавал автографы и отвечал на вопросы. Отеческая улыбка не сходила с его лица.

— Я оставляю вас на попечение Селины, — сказал Удомо. — Мы должны ехать в канцелярию губернатора. Если вам что-нибудь понадобится, говорите не стесняясь. Вечером увидимся. Очень сожалею, что не могу остаться с вами. Дел по горло.

— Понимаю, — сказал Мхенди.

Эдибхой протолкался к Лэнвуду и сказал ему, что они с Удомо уезжают. Лэнвуд рассеянно ответил ему. Удомо и Эдибхой уехали. Площадь начала быстро пустеть. Только Лэнвуд еще прочно владел вниманием своих слушателей. Он все больше и больше воспламенялся, что-то горячо говорил, размахивал руками. Мхенди заметил холодное неприязненное выражение, с каким наблюдала за ним Селина. «Надо будет поговорить с Томом, — решил он. — Он забыл, что это не Англия. Слишком долго жил вдали от Африки. Он потерял с этими людьми связь — может сильно себе напортить».