Пэлем Вудхауз - Как бросают курить

Отступив, художник побрел обратно, взял укелеле, поиграл "Старика" и как раз дошел до "Никто не скажет -- видно, что-то знают", когда дверь отворилась и в ней появился Джордж.

-- Привет! -- заметил он.

-- Р-р-р. -- ответил Игнатий.

-- Что значит "р"? -- осведомился гость.

-- То и значит, -- отвечал хозяин.

-- Я насчет денег.

-- Р-р-р!

-- Двадцать фунтов, помнишь? Лежу сегодня и думаю: "А почему не двадцать пять?" Такая круглая цифра.

-- Р-р-р!

-- Что ты заладил "р" да "р"?

Игнатий гордо выпрямился.

-- Моя мастерская, -- сказал он. -- Что хочу, то говорю.

-- Конечно, старик, конечно, -- заторопился Джордж. -- Эй, привет! Шнурок развязался. Завяжу-ка я его, а то и упасть можно. Прости, минуточку.

Он наклонился, Игнатий примерился получше, раскачал правую ногу и смело метнул ее вперед.

Тем временем леди Росситер и дочь ее Гермиона, завернув за угол, подошли к дверям мастерской. На лестнице они остановились, ибо мимо что-то пролетело, по-тюленьи пыхтя.

-- Что это? -- вскричала леди Росситер.

-- Да, странно, -- согласилась Гермиона. -- Такое тяжелое... Надо спросить мистера Маллинера, не уронил ли он чего-нибудь.

Когда они вошли в мастерскую, Игнатий стоял на одной ноге и потирал пальцы другой. По рассеянности^ присущей художникам, он забыл, что еще в домашних туфлях. Однако, несмотря на боль, вид у него был такой, какой бывает у человека, поступившего правильно.

-- Доброе утро, -- сказала леди Росситер.

-- Доброе утро, -- сказала Гермиона.

-- Добррр утрррр, -- сказал Игнатий, с отвращением глядя на них. Теперь он понял, что хуже всех в семье -- не братья, а именно сестра, и быстротечная радость сменилась горчайшей скорбью. Мы не смеем вообразить, что случилось бы, наклонись в этот миг Гермиона.

-- Вот и мы, -- сказала леди Росситер.

Шкаф тихонько приоткрылся, оттуда выглянуло бледное лицо. Взметнулась пыль, раздался свист рассекаемого воздуха, что-то вылетело в дверь -- и она захлопнулась.

Леди Росситер, тяжко пыхтя, прижала руку к сердцу.

-- Что это? -- спросила она.

-- Мне кажется, Сиприан, -- предположила Гермиона.

-- Ушел! -- закричал Игнатий, выбегая на лестницу.

Когда он вернулся, кривясь от горя, леди Росситер думала о том, что два психиатра пришлись бы очень кстати, но не огорчалась -- безумный художник ничуть не хуже разумного.

-- Ну что же, -- приветливо сказала она. -- Гермиона готова позировать.

Игнатий очнулся.

-- Кому?

-- Вам, для портрета.

-- Какого?

-- Своего.

-- Вы хотите заказать портрет?

-- Вы же вчера предлагали...

-- Да-а? Возможно, возможно. Ну что ж, выписывайте чек, пятьдесят фунтов. Книжку не забыли?

-- Пятьдесят?

-- Гиней. Точнее, сто. Пятьдесят -- это задаток.

-- Вы же сами хотели ее писать...

-- Даром?

-- Д-да...

-- Очень может быть, -- согласился Игнатий. -- Видимо, вы лишены чувства юмора. Не понимаете шуток. Моя цена -- сто гиней. Собственно, почему вам нужен ее портрет? Черты лица -- неприятные, колорит -- тусклый. Глаза -глупые, подбородка -- нет, уши -- торчат. Смотреть, и то тяжело, а тут -пиши! Прибавим за вредность.

Сказав все это, он принялся искать трубку, но не нашел.

-- О Господи! -- кричала тем временем мать.

-- Повторить? -- осведомился художник.

-- Где мои соли?!

Игнатий пошарил по столу, открыл оба шкафа, заглянул под кушетку. Трубки не было.

Маллинеры учтивы. Заметив, как сопит и клекочет гостья, племянник мой догадался, что чем-то ее обидел.

-- Может быть, -- сказал он, -- я вас чем-то обидел. Тогда -- простите. От избытка сердца глаголят уста. Очень уж мне надоело ваше семейство. Сиприана я чуть не заколол, но он для меня слишком прыток. Не будут заказывать статьи, пусть идет в русский балет. С Джорджем вышло лучше. Он мимо вас не пролетал?

-- Ах, вот что это было! -- обрадовалась Гермиона. -- Тото я думала...

Леди Росситер, тяжело дыша, смотрела на него.

-- Вы ударили мое дитя!

-- Прямо в зад, -- скромно, но гордо уточнил Игнатий. -- С одного раза.

Несчастная с жалобным криком кинулась вниз по лестнице. Истинно говорят, что мать -- лучший друг сына.

Гермиона глядела на Игнатия незнакомым взглядом.

-- Я и не знала, что вы так красноречивы, -- наконец сказала она. -Как вы меня описали! Поэма в прозе. Игнатий что-то промычал.

-- Вы вправду все это думаете? -- продолжала она.

-- Да.

-- Значит, я тусклая? Может быть, желтая?

-- Зеленоватая, -- уточнил он.

-- А глаза?.. -- Она замялась.

-- Вроде устриц, -- подсказал художник. -- Не первой свежести.

-- Словом, вам не нравится моя внешность?

-- Ни в малейшей степени.

Дальше он не слушал, хотя она что-то говорила. Недавно, вспомнил он, какой-то гость уронил за бюро недокуренную сигару. Служанки там не убирают, так уж у них повелось, а значит -- он кинулся туда и едва не задохнулся от восторга.

Окутанная пылью, погрызенная мышью, это была сигара.

Настоящая, вполне пригодная, набитая окисью углерода. Игнатий чиркнул спичкой и закурил.

В тот же миг млеко незлобивости хлынуло в его душу. С той быстротой, с какою кролик превращается в буфет, флаг или аквариум, Игнатий превратился в смесь сладости и света. Пиридин коснулся слизистых оболочек, и они приняли его как брата. Радость, восторг, блаженство сменили злобу и скорбь.

Игнатий взглянул на Гермиону. Глаза ее сияли, прекрасное лицо светилось. Судя по всему, он ошибся, тусклой она не была -- напротив, превосходила красотой все, что только вдыхало блаженный воздух Кенсингтона.

Гермиона тоже смотрела на него, словно чего-то ожидая.

-- Простите? -- сказал Игнатий.

Она покачала головой.

-- Что ж вы?.. -- начала она.

-- Простите? -- повторил он.

-- Ну, не обнимаете меня... и вообще... -- ответила она, зардевшись.

-- Это я? -- проверил он.

-- Кто же еще?

-- Не обнимаю?

-- Вот именно.

-- А... вы... -- хм-мм -- этого хотите?

-- Конечно.

-- После -- э-а... -- всего, что я наговорил? Она удивленно взглянула на него.

-- Разве вы не слушали?

-- Да, отключился... вы уж простите, -- забормотал он. -- А что?

-- Я сказала: если вы меня так видите, вы любите не мою внешность, а мою душу. Как я этого ждала!

Игнатий положил сигару и часто задышал.

-- Минуточку, -- сказал он. -- Так и вы меня любите?

-- Конечно, люблю, -- отвечала она. -- Вы мне всегда нравились, но я думала, для вас я -- просто кукла.

Он снова взял сигару, затянулся для верности, сделал все, как она сказала, и затянулся еще раз.

-- Кроме того, -- продолжала Гермиона, -- как не любить человека, который одним пинком спустил Джорджа с лестницы?

Игнатий опечалился.

-- Ах, вспомнил! -- сказал он. -- Сиприан говорит, что ты говоришь, что я похож на Джорджа.

-- Неужели передал?

-- Да. Мне было очень тяжело.

-- Почему? Просто вы оба играете на укелеле.

Игнатий снова ожил.

-- Сегодня же отдам бедным. А Джордж сказал, ты сказала, что я похож на Сиприана.