Зигфрид Ленц - Живой пример

— Надеюсь, это не новые тексты? — спрашивает Рита Зюссфельд.

На что Пундт, глядя прямо перед собой, глухо отвечает:

— Наследие. Наследие, оставшееся мне от сына.

Они разворачиваются, вновь едут в сторону Альстера, и тут Рита Зюссфельд спрашивает:

— Разве, когда говорят о наследии, не имеют в виду чью-либо смерть?

— Да, — отвечает Валентин Пундт, — имеют.

Тогда Рита Зюссфельд спрашивает, так ли это и в данном случае?

— Так, — отвечает Пундт.

И она задает следующий вопрос:

— Несчастный случай?

— Самоубийство, — отвечает Пундт, — в том доме, среди дружелюбных людей, после беспечных и ничем неомраченных студенческих лет.

Она снова задает вопрос — и вопросы ее все последовательней вытекают один из другого.

— Это несчастье случилось до экзаменов?

— Нет, — отвечает Пундт, — час, когда он покончил с собой, установлен точно. Все случилось через два дня после того, как он не только легко, но с блеском сдал экзамены.

Тогда Рита Зюссфельд осторожно спрашивает:

— Что заставило его сделать это?

— Причина мне пока неизвестна, — отвечает Пундт.

Рига тихо задает еще один вопрос:

— А что изучал ваш сын?

— Мой сын изучал историю и педагогику, — отвечает Пундт.

Легко допустить, что Рита Зюссфельд с охотой задавала и задавала бы вопросы, все более уточняя печальное событие, и, возможно, до тех пор спрашивала бы, пока пусть и не вся картина, но многое бы прояснилось… однако они уже подъезжают к отелю, им здесь нужно развернуться, хотя прочерченная посреди улицы белая линия категорически воспрещает этот маневр, им нужно точно нацелиться, чтобы проскочить между ветхими стойками узких ворот — железные решетчатые створки распахнуты, — и подняться по крутой, извилистой гудронированной дорожке, что ведет к отелю-пансиону Клевер, владелица Ида Клевер, и заканчивается перед крытым входом. Отель, запертый в клетку строительных лесов — трудно определить, закончены уже ремонтные работы или только начинаются, — в ответ на первый же взгляд, словно бы признается, что в юности, во всяком случае до первой мировой войны, был не чем иным, как частной виллой, истинно гамбургской виллой, что означает: тесной, унылой и солидной. Расположена она в уединенном месте, на холме, однако со стороны, имеющей явные преимущества, этакий ящик кремового цвета, с узкими окнами и башенками на крыше, в которых пробиты бойницы. Да, расположена вилла так, что река Альстер, особенно летом, кажется отсюда бухтой или заливом, искрящимся огнями, заливом, на который смотрят из окна не столько мечтательным, сколько спокойным хозяйским взором, словно вот-вот появятся прыткие галиоты, чтобы погрузить запасы перца, кофе и прибыльного сандалового дерева. Здесь воспоминания свили себе уютное и покойное гнездо.

Но всем им уже пора прибыть. Пора войти в дом, избранный Ритой Зюссфельд местом совещания — он расположен хотя и в центре города, но в тихом квартале, говорилось в ее письме, — а главное, им пора внести свой багаж в сумрачный, отделанный ореховыми панелями холл.

В холле уже стоит Янпетер Хеллер. Это третий специалист, он стоит в ожидании у камина, которым никогда не пользуются. Так как Хеллер приехал на день раньше срока, то с Ритой Зюссфельд он уже виделся и теперь, оттолкнувшись спиной от мраморной доски, идет — лицо его скривилось, оно изображает сочувствие, — навстречу Валентину Пундту, их руки соединяются, но не сжимаются в общепринятом радостном рукопожатии, а ведут себя спокойно, едва ли не благоговейно, так, словно Пундт и Хеллер желают выразить друг другу соболезнование.

Каковы намерения Янпетера Хеллера? На что он надеется? Молодой специалист, в застиранном, но все еще ярком бордовом свитере, с бородой на скошенном кзади подбородке, которую причесывает под острым углом впереди, надеется ни мало ни много — и об этом он сообщает сразу же, здороваясь, — что на нынешнем совещании они быстро придут к соглашению, да, ему хотелось бы поставить «рекорд взаимопонимания», но вовсе не потому, что именно третий раздел хрестоматии это допускает или для этого благоприятен, скорее уж этот город, скорее уж Гамбург с его бесчисленными соблазнами настоятельно требует от них хорошего темпа в работе.

— Мы очень и очень пожалеем, — говорит он, — если не выкроим время и не побываем на дискуссии «Что происходит за кулисами наших театров?». Мы многое потеряем, — продолжает он, — если не посетим выставку «Современная фотография». И не побываем на вечере «Бит поэзия в зале ожидания». Не увидим демонстрацию образцов надувной мебели. И не послушаем концерт с участием ансамбля «Манкиз».

И вообще не воспользуются всем, что он выудил для себя из календаря — памятки «Где, что, когда в нашем городе?», всем, чего тщетно было бы ждать у себя дома, в Дипхольце. Он надеется, что его поняли. И Янпетер Хеллер оглядывает своих коллег.

— Что ж такого, «Примеры из жизни — жизнь как пример»? Да у кого из нас нет их, этих примеров, в избытке на памяти, кому с младых ногтей не прописывали их в обязательном порядке, да каждый из нас более или менее часто сталкивается с ними, нам нужно только извлечь их, так сказать, из золоченых рам.

Согласия он не услышал, лишь уловил рассеянные кивки, его коллеги все еще изучают необычный холл, не хотят или не могут еще принять окончательного решения. А когда Валентин Пундт наконец что-то говорит, то, оказывается, он всего — навсего констатирует:

— Вы потеряли одну серьгу.

Рита Зюссфельд знает об этом, она пренебрежительно отмахивается, ее покорность судьбе о многом говорит: ей, надо полагать, в жизни не удастся надеть сразу две серьги, одна всегда играет с ней в прятки; да, она знает об этом.

Янпетеру Хеллеру уже сейчас понятно, как нелегко будет ему поторопить их с началом совещания, или, что для него крайне важно, определенно договориться об ускоренном обсуждении третьего раздела, а потому он в поисках выхода выражает надежду:

— Все хорошо подготовились? Если мы все хорошо подготовились, то быстро отработаем этот раздел, быстро подберем материал: «Примеры из жизни — жизнь как пример». Мне, видите ли, нужно уладить кое-какие личные дела.

Но слишком долго оставаться незамеченными в сумеречном холле отеля-пансиона Клевер они не могут, ибо тому, кто вошел сюда, не требуется ни кричать, ни звонить, чтобы его обнаружили; чье бы то ни было, даже молчаливое, присутствие в холле неминуемо повлечет за собой следствие: на втором этаже откроется дверь, послышится угрюмое бормотанье, затем кто-то, пыхтя, начнет спускаться, отчего вошедший невольно поднимет вверх голову, а тот, кто поймет значение тяжкого вздоха, дошедшего до него с лестницы, немедля станет упрекать себя в том, что вообще зашел сюда, и по меньшей мере тотчас начнет извиняться.