Зигфрид Ленц - Живой пример

— Даже теперь, узнав, что тебя избрали по ошибке?

— Только нарушая этот принцип, — решительно заявила Люси, — только время от времени его нарушая, мы сможем что-либо изменить. Я знаю одно, Виктор: студенты выбрали меня своим представителем, и я постараюсь добиться всего, чего они от меня ждут. Большинство тоже не всегда право, и бывает так, что мы способны ему помочь, лишь перестав с ним считаться. Этого ты, наверно, от меня не ожидал?

— Нет, Люси, признаться, не ожидал.

Виктор взглянул на свой палец, согнул его так, как будто нажимал на спусковой крючок, и взял с кухонного стола наполовину очищенный апельсин.

— Оставь, — сказала Люси, — я тебе его очищу.

Дом задрожал: на одеревеневших ногах вниз по лестнице с грохотом повалили грузные созданья. Не люди, а мебель, подумала Люси, так, наверно, уходили бы из дома бросившие службу столы, шкафы, стулья. Но эти не уходили, они только спустились вниз; дверь в кухню вдруг отворилась, и гном, волочивший за собой шнур, поднял с полу вилку и стал оглядывать стены в поисках розетки.

— Зарядиться, зарядиться, — сказал он. — Нам пора зарядиться — батарейки сели.

Следом за ним в кухню ввалились остальные, они щелкали зубами, угловатыми движениями словно заталкивали себе что-то в рот, хныкали, делая вид, что падают с ног от истощения.

— По-моему, им требуется горючее, — сказала Люси.

— Идите сюда, — позвал Виктор и подвел голодную толпу фантастических существ к столу, где лежали хлеб, сыр, копченая колбаса и маслины. Виктор следил не только за тем, чтобы каждому досталось всего понемногу, но и за тем, чтобы они ели, как им положено по роли, — то есть механически, без всякого удовольствия, даже с отвращением. Похоже, что им надо зарядиться. Люси налила всем вина — спокойно, деловито, словно заливала горючее в моторы; однако при всей безрадостности этой трапезы гости как будто постепенно оживились. Еще несколько человек собрались уходить, на этот раз Люси тоже вышла с ними на улицу, безропотно стерпела объятья чудовищ, выслушала их заверения, что в реторте, оказывается, может быть очень весело, после чего тени, пошатываясь, удалились.

Виктор молча направился в дом, словно не замечая Люси, а главное, словно забыв, о чем они условились на сегодняшний вечер. Когда она заговорила с ним первая, он обернулся к ней с обычной своей отталкивающей корректностью, с той неприятной натянутостью, которой всегда пытался замаскировать свои чувства.

— Что теперь? — спросила Люси. — Скоро все уйдут.

Он высоко поднял плечи — жест, означавший: решай сама.

— Ситуация тебе ясна, поступай, как считаешь нужным.

— Странно, у меня мороз по коже, — заметила Люси, — будто кто-то режет ножом по стеклу. А у тебя?

— Не пойму, о чем ты говоришь, — ответил Виктор.

— Когда все остальные соберутся уходить, я попрошу Китсоса, чтобы он захватил меня с собой, нам по пути.

— Он тебя, конечно, доставит домой в целости и сохранности.

— Значит, ты предпочел бы, чтоб я ушла?

— Неудобно надолго бросать гостей, — отговорился Виктор, — кроме того…

Дочитав до конца, Валентин Пундт делает паузу, невыносимо долгую паузу, он сидит неподвижно, опустив глаза, — так он взволнован; возможно, своим видом он хочет показать Хеллеру, насколько сильно воздействие этого текста, однако Хеллер, ухвативший бутылку люнебургского «Кукареку» и теперь самочинно наполняющий обе рюмки, Янпетер Хеллер прерывает это глубокомысленное молчание, ему представляется куда более важным сперва освободить из плена Риту Зюссфельд.

Чтобы не помешать чтению, она застыла у дверей и последнюю треть новеллы слушала, уставясь неподвижным взглядом в пол, с погасшей сигаретой во рту, подавляя надвигающийся приступ кашля. Хеллер весело машет Рите, чтобы она входила; может, коллегам и не положено это замечать, говорит он, но такое выражение ей очень идет — он хочет сказать, выражение смущения, нечистой совести.

Рита Зюссфельд разводит руками, она готова признать что угодно, лишь бы ей на сей раз простили ее вину — она больше не будет. Кроме того, текст ей известен и, если понадобится, она сможет принять участие в голосовании, говорит Рита и направляется на свое место. Она выкладывает бумаги, поправляет зеленую эластичную ленту, теперь не хватает только сигареты.

— Пейте на здоровье, господа, я потом.

Мужчины опрокидывают рюмки, Хеллер весело, а Пундт хмуро, задумчиво и даже несколько театрально, словно он никак не может вынырнуть на поверхность из мира Люси Беербаум, а поскольку его коллеги не спешат высказать свое суждение о предложенном им варианте, он желал бы для начала сказать кое-что сам.

Итак, если теперь возникнет вопрос, если спросят его лично, зачем людям нужен вдохновляющий пример, он будет в состоянии ответить с полной уверенностью:

— Затем, что он помогает осознать недостатки и выдвигает лозунг, девиз для их устранения, да, и еще он показывает, как иной раз бывает необходимо нарушить священные правила! Живой пример учит нас, — продолжает Пундт, — каждый должен делать не что ему вздумается, а систематически исполнять свой долг перед самим собой.

Пундт умолкает, но ему никто не возражает, точнее, пока не возражает, — и он поясняет свою точку зрения, монотонно, рассудительно. Он тут читал кое-какие письма, можно сказать, письма из бездны; автор — его сын, адресат — человек, служивший ему примером, почти что ровесник Харальда. И эти письма подтверждают его мысль: живой пример указывает нам, что у нас не все благополучно. Что необходимо что-то предпринять. Что мир — это не раз навсегда закопченная данность, нет, он может быть изменен. И вот исходя из этого убеждения он, Валентин Пундт, и выбрал данную главу из биографии Люси. По какому-то недоразумению избранная представительницей студентов, она подвергает сомнению власть принципа, восстает против застарелого, а потому никем еще не пересмотренного предрассудка; она инстинктивно берет сторону большинства, которое, может быть, вовсе и не голосовало за нее, — вот вам уже педагогическая максима: нельзя сдаваться, даже если твое первое усилие оказывается бесплодным.

— Вы меня поняли? Согласны со мной? — С мрачным видом он пускает по кругу фунтик с сушеными фруктами и не обижается, что никто ничего не берет.

Хеллер встает. Хеллер срывает со стены нож племени панга и несколько раз взмахивает им в воздухе, словно отсекает ненужные члены. Он напрягает мысль, он мучается. Пусть все видят, как ему трудно. Он заявляет:

— Дорогой коллега Пундт! (Такое обращение ничего хорошего не сулит.)

Для начала он должен признать, что предлагаемый материал показался ему совсем неплохим, он подходит и может быть использован в той же мере, что и другие тексты, которые они здесь прослушали. Это все убедительно, понятно, легко поддается истолкованию, кроме того, здесь, можно сказать, проносят на плечах этакое сияющее и неизбежное большеглазое откровение.