Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

«А вдруг нас расстреляют?» — спрашивает он себя, но, как это ни странно, сердце его бьется ровно. Он шагает как-то механически, немножко растерянно, вот и все. Неужели все так просто?.. Поднимаясь по красным кирпичным ступенькам, он вспоминает лестницу в доме Ливии. Где-то она сейчас? Ему хочется, чтобы она была где-нибудь поблизости, хочется увидеть ее миндалевидные глаза. «Откровенно говоря, тогда вечером, когда я был у нее, надо было обнять ее, погладить по волосам».

Прямоугольный двор тюрьмы залит солнцем. Герасиму даже пришлось закрыть на несколько минут глаза, чтобы привыкнуть к свету. Он огляделся. Повсюду в тени зданий были выстроены заключенные. Одни в форме румынской армии, вероятно, пленные или люди из отряда Вику, другие в гражданской одежде — рабочие. Вон у того знакомое лицо. Это слесарь из «Астры», рядом с которым он сражался в аэропорту против немцев.

— Их расстреляют, — услышал он позади себя голос Хорвата. Герасим обернулся к нему, чтобы узнать еще что-нибудь. Хорват смотрел в другую сторону, в угол двора. Герасим тоже посмотрел туда, но увидел только облупившуюся стену, около которой никого не было.

Надзиратели подтолкнули их. Герасим очутился между Албу и Бэрбуцем. Оба не сводили глаз с этой стены. Албу заговорил с каким-то заключенным, и Герасим уловил несколько слов из их разговора. Услышав слово «мост», он насторожился.

— Что ты сказал? — обернулся он к заключенному.

— Те двое, которые взорвали мост…

— Что с ними?

— Их расстреляют.

Герасим почувствовал, как у него задрожали колени. Он взглянул на Хорвата, но тот по-прежнему смотрел в другую сторону. Что-то нужно было делать. Ведь не стоять же здесь сложа руки и наблюдать, как будут расстреливать Ливию и Вику. Он перешел поближе к Хорвату. В тот самый момент, когда он подошел к Хорвату, раздался голос унтер-офицера, отдающего какую-то команду по-немецки.

— Ты слышал? — спросил он Хорвата.

— Да. Молчи.

Откуда-то из-под сводчатой двери появилась рота солдат и вслед за ней Вику и Ливия. У Вику была обожжена половина лица, а гимнастерка разорвана до самого пояса. Ливия казалась спокойной, шла большими, ровными шагами. В ее глазах можно было прочесть странное, вызывающее любопытство. Их подвели к облупившейся стене. Герасим не сводил с них глаз. Словно сквозь сон он услышал, как зачитали приговор, потом скорей угадал, чем увидел, как выстроился карательный отряд. Герасим почувствовал, что Хорват сжимает его руку. Он хотел обернуться к нему, чтобы поблагодарить за поддержку, но не мог. Он пытался встретиться взглядом с Ливией. Но она смотрела прямо перед собой, поверх сводчатой двери, туда, где среди старых, покрытых плесенью каменных стен виднелась ветка каштана. Герасим тоже посмотрел туда. Когда раздался залп, он почувствовал, как еще сильнее сжал его руку Хорват, но не отвел взгляда от ветки каштана. Потом, на обратном пути в камеру, он машинально снова поднял руки к затылку, в глазах у него стоял туман. Откуда-то издалека доносился до него голос Хорвата, который начал что-то рассказывать об охотничьих собаках. Вероятно, для того, чтобы люди не думали о Вику. В эту минуту Герасим ненавидел Хорвата за его самообладание. Вечером он не хотел есть, и Хорват пригрозил, что изобьет его.

— Ты просто баба… Поверь, Ливия и Вику мне были так же дороги, как и тебе. Может быть, даже дороже. Именно ради того, чтобы их смерть не оказалась напрасной, мы не имеем права раскисать… Понимаешь? Мне нужен Герасим, готовый к борьбе, сильный, а не нытик…

На рассвете, около четырех, раздалась автоматная очередь. Все испуганно переглянулись. Герасим пристально посмотрел на Бэрбуца, который стоял у окна. «Смотри-ка, как странно растет у него борода, — подумал он. — С двух сторон подбородка. Если бы он отрастил бороду, он стал бы похож на попа из Ширин, у которого две бородки клинышком». Ему вдруг вспомнился портрет в учебнике истории — румынский господарь, фанариот, у которого борода росла точно так же. Как его звали?.. Смотри-ка, опять забыл. И тогда, в школе, он не мог запомнить его имени. Что-то вроде Маврокор или Марковдат…

Снова очередь из автомата.

— Нас расстреливают! — отчаянно кричит Бэрбуц, который стоит неподвижно, как в церкви Албу, словно окаменев, прислоняется к плечу Балша.

— Тшш… — сердито шепчет Хорват. — Спокойно! Подвиньте сюда кровать!..

— Нас расстреливают! — не перестает орать Бэрбуц. — Расстреливают! — Он обхватывает голову руками.

Хорват ударяет его тыльной стороной ладони. Стукнувшись о стену, Бэрбуц широко раскрывает глаза и собирается снова закричать, но Хорват опять бьет его. Бэрбуц опускается на колени. Изо рта у него тянется струйка крови. Хорват не обращает на это никакого внимания. Оборачивается к остальным:

— Спокойно! Подвиньте кровать!

Все бросаются к кровати. Хорват идет к двери и наблюдает за коридором.

Раздается еще одна очередь. Заключенные из других камер начинают кричать. Несмотря на весь этот страшный шум, с улицы через открытую в конце коридора дверь явственно доносится громкий рев самолетов.

Время от времени слышатся взрывы.

— Советские войска наступают! — кричит Хорват. — Советские войска наступают!..

Поблизости взрывается бомба. Через толстую стену долетает глухой разрыв. Солдаты в коридоре в страхе разбегаются кто куда.

— По машинам! — звучит на улице команда старшего надзирателя.

Какой-то солдат на бегу бросает гранату в коридор. Сильный взрыв сотрясает стены камер.

— Ложись! — кричит кто-то.

Герасим бросается на пол и закрывает голову руками. Скрипят петли железной двери. «Это немцы», — мелькает у него в голове. Он ждет автоматной очереди, но ничего не происходит. Он с такой силой прижался лбом к цементному полу, что кажется, будто голову сдавили тиски. Не вытерпев, он подымает лицо. Хорват уже на ногах, стоит у двери и смотрит на голубоватый дым в коридоре. Одним прыжком Герасим очутился возле него:

— Что случилось?

— Не знаю… Но думаю, что нас уже не пригласят на бал-маскарад… Им некогда.

— Что такое, в чем дело? — подходит к ним и Албу.

— Что случилось?

— Немцы ушли! — отвечает Герасим с чувством превосходства.

— А мы с ними даже не попрощались! — с притворным сожалением говорит Хорват. Он подносит два пальца к виску и с отвращением сплевывает.

Город был освобожден за два дня. В эти дни Хорват помогал Албу устроиться в полицию, а доктору Тиберию Молнару, секретарю местной социал-демократической организации, занять место префекта. Одну ночь он провел в полиции, принимал участие в разборе дел заключенных, решал, кого из служащих оставить; другую ночь был у Суру. Тот получил уйму инструкций Центрального Комитета партии, в которых определялись задачи будущего уездного комитета. Утомленный работой, Хорват так и уснул на рассвете, положив голову на руки. Суру разбудил Андрея и, узнав, что тот уже два дня не был дома, просто-напросто выгнал его.