Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

Комитет кончил заседать, но Дудэу удалось поймать только Герасима. Хорват вышел первым, а следом за ним Симон, который что-то объяснял ему.

— Товарищ Герасим, товарищ Герасим…

— В чем дело, папаша Дудэу, что случилось?

— Ты торопишься?

— Меня мать ждет.

— Тогда я провожу тебя.

Они пошли по дороге, посыпанной шлаком. Некоторое время оба молчали. Дудэу шагал, опустив голову, как будто искал что-то на земле. Казалось, он глубоко задумался. Герасим ни о чем его не спрашивал.

Под фонарем Дудэу остановился, он хотел закурить трубку.

— Скажи, Герасим, ты Балотэ знаешь?

— Знаю…

— Молодежь из прогрессистов записывают в ССМ, Я сам видел. Например, Оарчу из столярной мастерской. Ему дали бланк… Вот, — сказал он и вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку. — И Балотэ знает, что Оарча состоит в Союзе прогрессивной молодежи… Видите, что получается… Это я и хотел сказать тебе. И еще то, что Симанд устроил скандал в столовой. Кричал, что нам не нужна мамалыга. И бросил куском об стену.

— Симанд?

— Он. Только этого еще не хватало рабочим. Поднялась такая кутерьма… Вы должны поговорить с Симоном, чтобы он успокоил своих людей. А об Оарче ты можешь поговорить со своим братом, с Петре. Кажется, он секретарь… Знаешь, я не раз думал о том, что партия плохо сделала, что распустила СКМ. Помнишь, какими мужественными были тогда ребята? А сейчас словно раскисли, черт знает что…

Герасим задумался и низко опустил голову. Что ответить? Ему хотелось хлопнуть Дудэу по плечу, но он не решался. Дела идут плохо, и уездный комитет тоже, кажется, работает слабо. Слишком вяло. Вот взять хотя бы эту проблему с монтажом станков. Бэрбуц прилип к своему креслу, не высовывает головы за шелковые занавески. Будто боится насморка! Только пишет время от времени для «Патриотул» передовые статьи, а потом снова помалкивает. Говорят, что в районных ячейках во время заседаний шепчутся о курсе доллара. Зачем партии понадобилось так широко открыть двери?.. На одном из заседаний он встретил бывшего агента полиции! Надо бы произвести чистку. Почему не принимают мер?.. Часто вечером по пути домой он представлял себя ответственным за подбор кадров в уезде… О господи! Перед ним возникло круглое лицо Хорвата. Да, вот кто был бы хорош в уездном комитете! А может быть, даже не он, уж слишком он горяч! Ведь так трудно владеть собой. Это тоже борьба. Жестокая борьба с самим собой. Герасим, казалось, понял какую-то истину. Вот почему социалисты так легко добиваются успеха! Их не раздирает внутренняя борьба: обещают золотые горы и требуют хлеба. А политика желудка всегда находит сторонников. Многие люди только жратвой и интересуются.

Дудэу молча шел с Герасимом. Он догадывался, что парень мучительно размышляет над вопросами, которые он поднял. В глубине души он был рад, что сказал все это именно Герасиму. Хорват ответил бы ему коротко:! «Хорошо, папаша Дудэу… Вот что я предлагаю: поставить этот вопрос на собрании…»

«Только, видишь ли, и Хорват прав. В конце концов, почему не поставить на собрании этот вопрос?» — Дудэу охватило смутное чувство досады на самого себя. Почему за него должны думать Хорват или Герасим? Ему стало стыдно.

— Вот что я думаю, товарищ Герасим. Что будет, если я поставлю вопрос о Балотэ и Симанде на собрании?

— Что ты собираешься сказать?

— Хочу их разоблачить…

Очень хорошо, папаша Дудэу… Очень хорошо. Надо разоблачить их при всех… Очень хорошее решение…

— Э, паренек, ты меня еще не знаешь… Так-то. Ты меня еще не знаешь!

Он протянул Герасиму руку и исчез за углом.

Хорват шел медленно, дыша полной грудью. Позади остались кирпичные стены, сплошь залепленные лозунгами. Прошел он и мимо места, где будут построены ясли. Всякий раз, проходя здесь, он вспоминал жену. Она тоже работала в яслях на вагоностроительном заводе. Поступила туда няней, когда врачи посоветовали ей уйти из чесальни. Сперва Флорика даже не представляла себе, как сильно полюбится ей новая работа.

Вечером, возвращаясь домой, она рассказывала о вновь поступивших к ним детях, о действии витаминов, о поварихе, которая украла полкилограмма сала.

— Я не пожаловалась, но как следует отчитала ее. Правильно я поступила, Хорват? — Она привыкла называть его по фамилии.

Он ответил ей первое, что пришло на ум; кажется, что есть еще такие люди или что нужно быть терпеливой. Теперь уж он не помнил, что именно.

Остались позади и бетонные столбы будущего стадиона. Творение Вольмана. Ищет популярности. Создатель общественных благ… На наши же деньги строят стадион. Но действительно хорошо, что у нас будет стадион. Хорвату не нравился футбол, однако, если десять тысяч людей шли смотреть, как бегают двадцать два человека, он тоже шел. Обычно по понедельникам обсуждали различные эпизоды игры, спорили о Мерче и Бакуце. Хорвата тоже спрашивали: «А ты как думаешь, товарищ Хорват?» Он говорил, что было очень интересно. Таким образом все оставались довольны.

За фабричной стеной, охраняемой каштанами и акациями, змеится улица Хлопка. Теперь уже трудно вспомнить, кто ее так окрестил. Может быть, возчики, которые провозили здесь тюки хлопка, до того как построили железную дорогу, соединившую склады с вокзалом. Улица имела и официальное название, данное ей примарией, но никто его не принимал во внимание. Даже почтальоны.

На западе тучи рассеялись. Сквозь мрачную завесу проглянул кусочек ясного неба, усеянного звездами. Со стороны парка вагоностроительного завода ветер доносил тяжелый запах влажной земли.

Хорват шел медленно. В пустынной улице звонко отдавались его шаги, будя укрывшуюся под воротами тишину. Перед парикмахерской он на минуту присел на скамейку. Слева на него косо падал мерцающий свет фонаря. Он испугался, как бы не уснуть здесь. «Что скажет жена? — подумал он. — Заседание слишком затянулось. Люди еще только начинают нащупывать свои мысли и формулируют их с. трудом». Он улыбнулся, вспомнив речь Симона. Тоску нагнал страшную. Как это, черт возьми, могут люди произносить столько громких слов, да еще в один присест? Жаль, что Бэрбуц не пришел на собрание, хотя ему сообщили об этом еще позавчера. Интересно бы послушать и его мнение, он ведь человек опытный. Бэрбуц и в подполье очень хорошо работал. Провалился только раз. Во время забастовки в тридцать шестом. Хорват улыбнулся своим воспоминаниям. Как обрадовались забастовщики, когда рабочие с электростанции выключили электричество в знак солидарности! Тогда провалился и Ионеску, и Драгич. Странно, что в то время мало говорили о Бэрбуце. Никто о нем ничего не знал. Правда, даже и сейчас члены уездного комитета недостаточно знают друг друга. Хорват побывал дома у всех членов профсоюзного комитета. Это очень хороший метод, который он перенял у товарищей из Айуда. Он спорил с их женами, которые жаловались на нужду, потом признавал их правоту. Ведь надо подружиться с ними, если хочешь узнать их мужей.