Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

Темные одетые лесами стены тянулись к небу. Вдали тысячами огней сверкал город, словно подавая какие-то сигналы. Огни — это светлячки ночи. Слева и справа тянулись фабричные строения. Они казались ему сейчас выше, неподвижнее, чем днем. Он почувствовал легкие удары по плечам. Шел частый дождь, и струйки воды бежали, освещенные фонарями. Над безмолвием нависла тьма.

Долгий пронзительный вой сирены заставил его вздрогнуть. На вагоностроительном заводе начинала работу третья смена.

Весь день Флорика не могла найти себе места. Она убрала свои вещи в шкаф, потом вынула их оттуда, повесила на гвоздь, но и там они показались ей ни к чему. Ей было страшно прикасаться к вещам. Софика, которую сначала занимало все, что она видела вокруг себя, заскучала и стала проситься домой.

— Замолчи, Софика.

— Но уже поздно, мамуля, папочка придет, а ужин будет не готов.

Действительно, об этом Флорика до сих пор не думала. Андрей придет усталый с фабрики, покрутится, потом найдет письмо. Она видела, как он ходит взад и вперед по кухне. Он ведь не умел сварить даже суп с тмином. Или пересаливал, или вообще забывал посолить.

— Мы не пойдем домой, мамуля?

— Нет!

Флорика искала чем бы заняться, но ничего не могла найти. Дома она минуты не оставалась без дела. Надо было заштопать носки Андрею, он рвал их, как будто у него их тысяча пар. У Руди царил достаток, но все лежало мертвым грузом, словно было выставлено напоказ. В глубине души Флорика была благодарна Руди за то, что он целый день провел в мастерской. Ей было бы трудно остаться с ним с глазу на глаз. Она посидела у окна, посмотрела на улицу. Удивилась, как много людей ходит по городу. У себя дома она никогда не видела улицы. Она все время проводила в кухне над плитой, даже когда Андрей был дома. Иногда и он приходил на кухню и хлопал ее по спине. Она притворялась рассерженной, отсылала его обратно в комнаты, а когда он уходил, тихонько шла за ним: посмотреть, не рассердился ли он. Странный человек был Андрей! Так до сих пор она и не смогла понять, что же ей в нем понравилось. Он даже и приласкать-то не умел. У него были большие, тяжелые руки, и вел себя он как-то нелепо. Каждый раз, когда он начинал гладить ее по голове, ей казалось, что он ласкает ее, как ребенка. Иногда он и разговаривал с ней, как с ребенком, а когда выпивал (правда, это случалось совсем редко), любил крепкое словцо. Но и это у него получалось славно.

За весь день Руди заходил проведать ее только один раз. Он пришел прямо из мастерской в полосатом переднике и спросил, как она себя чувствует.

— Не знаю, — ответила ему Флорика. — Никак. Я чувствую себя очень плохо…

— Привыкнешь, Флорика. Привыкнешь… Об ужине не беспокойся, я принесу из ресторана.

Иногда Андрей тоже приносил ужин. Тогда он говорил:

— Сегодня будем пировать, — и вынимал из кармана кусок колбасы. Дальше этого его фантазия не шла. На ужин — колбаса.

Всякий раз, когда Флорика просила его принести чего-нибудь поесть, Андрей приносил колбасу.

— А другого ты ничего не нашел?

Хорват с невинным видом качал головой.

— Я нашел только это. Вкусно и дешево.

Наступил вечер. Флорика не знала, куда деваться.

«Теперь, конечно, Андрей вернулся с фабрики. Наверное, нашел записку». С минуты на минуту она ждала, что увидит, как он входит и приказывает ей: «А ну, собирай вещи и отправляйся домой! Что это еще за глупости!» — «По правде сказать, я была бы даже довольна, если бы пришел Андрей и увел меня домой. Не надо было бы объясняться с Руди». — Она жалела о своем необдуманном поступке. Что ей здесь понадобилось, в чужом доме? Что сказать Руди, если ночью он захочет лечь с нею? Как прогнать его?..

Около десяти, когда Руди вернулся домой, у Флорики уже был упакован чемодан.

— Прости меня, Руди, — сказала она. — Я знаю, что покажусь тебе несерьезной… Я недостаточно все обдумала… Мне следует вернуться… Даже если будет трудно… Здесь я никогда не смогу почувствовать себя дома. Ты добрый, ты поймешь… Прости меня…

Руди положил на стол пакет, который принес с собой; руки его бессильно упали. В этот момент Флорика увидела, какой он старый. Ей захотелось приласкать его, сказать доброе слово, но она не могла ничего найти. Пошла к дверям. Руди уступил ей дорогу и так и остался неподвижно стоять, даже не поглядел им вслед.

На улице Софика увидела, что ее мать плачет. Она тоже начала плакать. Флорика не боялась. Она верила, что у нее хватит духу посмотреть Андрею прямо в глаза. К ее удивлению, в окнах не было света. Неужели он лег спать?.. Ну, ничего… Она подошла к окну и легонько постучала пальцем по стеклу. Она знала, что Андрей засыпает медленно и вздрагивает при первом же шуме. Никто ей не ответил. Она постучала еще раз. Потом обошла дом вокруг и обнаружила ключ под половиком, куда сама его положила. Она вошла в дом. Видно было, что Андрей еще не возвращался с фабрики. Она взяла письмо, хотела порвать его, потом передумала. Нечестно уничтожать его. Она даст ему письмо, когда расскажет обо всем случившемся. Флорика уложила девочку и занялась приготовлением ужина.

В полночь, видя, что она ждет напрасно, Флорика подумала, что, может быть, не надо было возвращаться домой. Однако она прогнала от себя эту мысль. Конечно же, у него важное собрание. Она постелила постель и легла спать.

Ночью небо прояснилось, и утром горячее солнце залило ярким светом дворы, крыши, окна и зеленую листву деревьев. Какой-то парнишка тряхнул тонкий ствол акации — капли вчерашнего дождя окатили его друзей. Звенел смех, глухо отзывалось эхо, будто ропот толпы, доносившийся откуда-то с необъятной сцены, из-за кулис.

Вахтер широко распахнул серые железные ворота, отбирая пропуска у шоферов грузовиков. Машины, казалось, сгибались под тяжестью разноцветных рулонов. На кузовах висели большие фабричные марки в черной, как бы траурной рамке; посередине, под золотой эмблемой, сияли бронзовые буквы: «Текстильная фабрика Вольмана».

Шины грузовиков оставляли глубокие следы на еще влажной земле. Вахтер поднес руку к козырьку фуражки, украшенной той же эмблемой — короной с пятью зубцами — и крупными прямыми буквами — ТФВ. Эти же буквы переливались по воскресеньям на майках футбольной команды фабрики, победительницы «Чиоканула» и «Кармен». Игроков купили в различных отечественных и зарубежных клубах. Те же три буквы сверкали на дверцах бесчисленных грузовиков, на железнодорожных вагонах и на повозках, они были выжжены раскаленным железом на крупах больших спокойных мекленбургских лошадей; они блестели на ящиках, на бьюиках директоров.

Увидев подошедшую женщину, пожарник, который до сих пор стоял, прислонившись к будке, выпрямился;