Глен Мид - Кровь фюрера

Она села рядом с ним на диван, и Фолькманн залюбовался плавным изгибом ее шеи, когда она нагнулась, чтобы наполнить бокалы. Она была прекрасна. Загорелая чистая кожа… Под простой белой хлопковой майкой лифчика не было, и когда она наклонилась, он увидел ложбинку между ее пышными грудьми, а под тонкой материей были видны темные затвердевшие соски.

Откинувшись на спинку дивана, она заметила его взгляд.

— На что ты смотришь, Джо?

— На тебя.

Она не покраснела, но отвернулась. Когда она снова посмотрела на него, Фолькманн спросил:

— Ты любила Руди?

Ее лицо исказила гримаса боли, девушка закрыла глаза, а потом ответила:

— Да, я его любила. Но это не то, что ты имеешь в виду. Он хорошо ко мне относился. Всегда умел меня рассмешить. И в моей жизни бывали моменты, когда Руди был единственным человеком, с которым я могла поделиться. Мне не раз приходилось сталкиваться со всякими проблемами, и с ним всегда можно было поговорить. Пусть даже по телефону.

— Ты думаешь, он тоже тебя любил?

Помедлив, она ответила:

— Да. Думаю, что любил.

— Что это были за проблемы, с которыми ты могла обратиться только к нему?

Она снова помедлила.

— Зачем это тебе?

— Затем же, зачем и ты интересовалась мною.

Посмотрев на него, она отвернулась, и когда, наконец, заговорила, это был скорее шепот.

— Было время, когда мне стало стыдно. Стыдно из-за некоторых фактов из прошлого моей семьи.

Замявшись, она прикусила губу и Фолькманн понял, что больше она ничего не скажет.

— Ты имеешь в виду своего отца? — тихо спросил он.

Она снова посмотрела на него, но на этот раз удивленно. Девушка покраснела.

— Откуда ты знаешь?

— Эрика, в картотеках немецкой полиции хранится информация о большинстве твоих соотечественников. Ты должна об этом знать.

— Ты имеешь в виду, и на детей военных преступников?

— Это ведь политика вашего правительства, Эрика. И такой она была в течение последних пятидесяти лет.

Эрика долго молчала, а потом сказала:

— Расскажи мне все, что тебе известно.

Он не стал пересказывать всю информацию из ее досье, в этом не было необходимости.

— Твой отец служил в Лейбштандарте дивизии СС. В той же Дивизии, что и Генрих Раймер.

— Что еще тебе известно?

— В конце войны он бежал в Южную Америку Сотрудники отдела военных преступлений выследили его в Буэнос-Айресе, но он умер до экстрадиции.

Девушка помолчала, а потом спросила:

— В первый день, когда я встретилась с тобой, ты знал о моем отце?

— Да. — Он внимательно посмотрел на девушку.

— Когда мы познакомились, я почувствовала, что тебе трудно общаться со мной. Было что-то такое — в манере поведения, в том, как ты смотрел на меня. Возможно, ты меня даже ненавидел. Ты меня ненавидел, Джо?

Он покачал головой.

— Нет, Эрика. Ненависть — это слишком сильное чувство. Скорее, не доверял.

— Из-за того, что я дочь эсэсовца? Из-за того, что произошло с твоими родителями? А сейчас ты должен не доверять мне еще больше — ведь мой отец служил в той же дивизии СС, что и этот Раймер.

Он промолчал, и девушка посмотрела ему в глаза.

— Поэтому ты не захотел спать со мной, Джо? Потому, что у меня такой отец?

— Да.

Она покачала головой.

— Знаешь, это так страшно — то, что ненависть и недоверие могут передаваться от одного поколения другому, Джо. Что это может передаваться от отца к сыну. Ведь если это так, у нас нет никаких шансов. Абсолютно никаких. Понимаешь? Ты ведь винишь меня за грехи моего отца.

Замявшись, Фолькманн покачал головой.

— Я не виню тебя ни за что, Эрика.

— Неправда, Джо. Неправда. Но ты, возможно, с этим не согласишься. Знаешь, я хочу тебе кое-что сказать. Когда я была маленькой девочкой, отец был для меня всем. Но я не знала, что он натворил. Я не знала, что он хладнокровно убивал людей. Мужчин, женщин, детей. Я не знала, что руки, за которые я держалась, были виновны в стольких страданиях и смертях. Я ему доверяла. Когда он умер, мне казалось, что я потеряла самого дорогого человека, ведь он был для меня примером для подражания. Мне было шестнадцать, когда впервые до меня дошли эти ужасные слухи. Через год после этого мама наконец-то рассказала мне правду. И с этого момента он перестал быть для меня отцом, которого я любила, и превратился в зверя. Он позволял мне любить его и доверять ему, в то время как он не заслуживал моего доверия и любви. Но нет, в документах, с которыми ты ознакомился, это не написано. Там не написано о боли, страданиях и унижении членов семей людей, которые опозорили Германию. Ты думаешь, дети фашистов гордятся прошлым своих родителей? Так ведь, Джо? Может быть, кто-то и гордится, но это психи. Приличные люди, обычные люди, страдали и страдают из-за того, что сделали их родители. Эта боль живет во мне так же, как и в тебе.

— Расскажи мне об этом.

Смерив его долгим взглядом, она продолжила:

— Я могу только рассказать тебе о том, что чувствовала, узнав правду о моем отце. Я постоянно пыталась очиститься. Я мыла руки и тело по десять раз на день, пытаясь избавиться от грязи, пытаясь отмыть те места, к которым он прикасался, куда меня целовал. Я ведь не выбирала отца. Но после этого я никому никогда не доверяла. Кроме, разве что, Руди. — Она пристально на него посмотрела. — Мы оба жертвы. Ты — жертва прошлого твоего отца, а я — моего. Но ты этого не понимаешь, Джо. Ты считаешь, что все немцы — варвары, которым нельзя доверять.

— Я этого никогда не говорил.

— А тебе и не нужно это говорить. У тебя же все на лице написано. Ты же постоянно держишь дистанцию! Вот как, например, сейчас. Ты ведь все равно не доверяешь мне, правда, Джо?

Фолькманн ничего не сказал. Наконец он заглянул девушке в глаза.

— Сегодня в Цюрихе за мной следили.

— Что ты имеешь в виду?

— Я ездил в Цюрих к одному человеку. Двое мужчин на зеленом «ситроене» вели меня от его дома до аэропорта.

— И что из этого?

— Кроме моих сотрудников о том, что я еду в Цюрих, знала только ты.

Фолькманн увидел, что девушка покраснела.

— Да что ты такое говоришь?! — Ее глаза сверкнули. — Ты что, думаешь, я кому-то рассказала?

Фолькманн промолчал, но она не унималась.

— Кому бы я могла это рассказать, Джо?

— Я не знаю, Эрика.

Она долго молча смотрела на него, а потом покачала головой.

— Ты действительно не доверяешь мне, не так ли, Джо? Потому что ты вообще не можешь никому доверять. Я считаю ниже своего достоинства отвечать на подобные обвинения, так что не скажу, что думаю по этому поводу.

Он увидел, что девушка готова расплакаться. Она пыталась сдержать слезы, и Фолькманн задался вопросом, играет она или нет. Она все же не расплакалась, а просто сидела и смотрела на него, губы у нее дрожали. Потом, медленно встав, она сказала: