Земовит Щерек - Семерка

И нельзя сказать, будто бы крестьянство, после стольких лет этого не заслужило. Естественно, оно заслужило право танцевать на трупе польских легенд. Вот только, танец на трупах всегда выглядит ужасно.

И приезжали в эту Польшу из за границы — немцы, шведы, англичане; глядели, раскрыв рот, на этот обезумевший, ведущий разве что в преисподнюю хоровод, и присоединялись к нему, и кружили в этом пьяном водовороте, громко визжа на собственных наречиях, выблевывая содержимое собственных желудков, а довольно часто — и собственные желудки, печенки, двенадцатиперстные кишки, рыгая на улицах, ползая в собственных внутренностях, плывя в этих внутренностях руслами улиц, носящих имена святых, отталкиваясь от издохших костёлов, мещанских домов, в которых давным-давно уже не было горожан — и все это на «исторической» брусчатке девяностых годов. Волшебный город Краков раздражал синтетической музыкой, блистал дешевыми побрякушками и лишь изредка — только нужно было знать где — можно было обнаружить тихую норку блаженного покоя, в которую можно было заползти и попытаться переждать все это безумие. Ясен перец, выпивая. Как и все остальные. Огонь борется с огнем.

Но сейчас ты на дикой похмелюге и стоишь в пробке на Семерке, в сторону Варшавы, возле Раковицкого кладбища, едешь на встречу, которая должна изменить твою жизнь, и открываешь окно, чтобы еще сильнее вдохнуть тот самый запах стеарина, а по радио новости: Россия безумствует, на востоке Украины война, Лавров чего-то там пробалтывается о коридоре к Калининграду, ему все равно, то ли через Польшу, то ли через Литву, НАТО — говорит Лавров — само должно решить, ему же все равно; а Прибалтика при этом дрожит от страха, потому что российские самолеты нарушают их воздушное пространство, сколько им влезет. Ты видишь свое лицо в зеркале заднего вида, видишь свои похмельные глаза и подмигиваешь сам себе, чтобы прибавить себе настроения.

«Семерка, Семерка, — размышляешь ты, — королева польских шоссе; дорога, являющаяся становым хребтом польской державы, Польши привислянской, потому что вон то, над Одрой — то совершенно другая история». То — уже польская колония [40] Аллюзия к Обретенным Землям — землям, отнятым у Германии после Второй мировой войны и переданным Польше. — Прим. перевод. . А тут, вдоль Семерки, Семерочки, разбросала свое тело Польша, та самая Польша, the Польша, тот самый проект, project, проджект Польска, который несколько раз не сработал, а сейчас он вновь запущен и как-то дрынчит, дыр-дыр-дыр, как-то действует, как-то собирается «до кучи», пытается заново определиться; а Семерка — это его ось, проведенная от Гданьска через Варшаву до Кракова и гор, через самую ее срединку; она рассекает земли, из которых эта вот Польша выходила, которые являются ее эссенцией, которые придают ей форму и тональность, ибо это сама действительность при Семерке придает тон остальной стране, ибо Семерка — это польский центр, а все остальное — это периферия, хотя сама Семерка — это периферия в квадрате; хэй, Семерка, Семерка [41] Возможно, аллюзия к песне группы «Трубадуры» «Hej, Sobotka, Sobotka!», где Соботка (Шленза) — гора, центр языческого солярного культа. Если набрать в Гугле слово «Соботка» или «Шленза», такие вещи выяснятся (в рамках всяческих «арийских тайн»), что волосы дыбом встанут. Короче: Соботка — центр поклонения, Семерка — ось Польши. Намек понятен? — Прим. перевод. …

Семерка — это как седьмой сын седьмого сына, семь дней недели, семь шумерских демонов, семь цветов радуги, семь холмов Рима первого и Рима второго, семь древних морей, семь небес, семь гор и семь рек, семь врат преисподней, семь печатей, семь голов Бестии и семь рогов Агнца, семь чудес света и семь главных грехов [42] Гугль и энциклопудии вам в помощь, господа и товарищи читатели!!! — Прим. перевод. .

Цвета на светофоре вроде как и меняются: красный — желтый — зеленый, но движение такое, как будто бы менялись они ради шутки, потому что через какое-то там время загорается зеленый, но вперед продвигаешься на длину двух, самое большее — трех машин, так что можно поглядеть на вывески и рекламы по левой стороне шоссе, ну вот, пожалуйста, к примеру, нечто такое: КОНДИТЕРСКАЯ СОЛЯРИЙ, прямо вот так, брошено тебе прямо в лицо, без какого-либо объяснения, и ты понятия не имеешь, то ли это объединенные силы кондитерской и солярия таким вот способом создают совершенно новое качество на рынке услуг, а может и солярий — ведь кто чего может сказать — носит наименование «Кондитерская».

На КОНДИТЕРСКОЙ СОЛЯРИИ какая-то патриотическая душа вывесила польский флаг, хотя Праздник Усопших и не национальный праздник. Но душа вывесила, причем такой, с орлом, так что польский штандарт гордо развевался над жарко-розовой надписью КОНДИТЕРСКАЯ СОЛЯРИЙ на оранжевом фоне.

А в сумме: и хорошо даже, что развевался, ибо развевался он именно там, где и должен был развеваться, поскольку это именно польский small business нагоняет национальный брутто продукт, заставляет крутиться экономику этого государства, это именно ему Речь Посполитая должна быть благодарной за свое нынешнее состояние, это малые и средние предприятия являются тем, что создает Польшу; именно они, созданные столь презираемыми мелкими ловкачами и нуворишами девяностых, дают то, что Польша более или менее работает — а ты как думал — это именно они, те самые чуваки, торговавшие с раскладушек носками, сигаретами и немецкой бытовой химией, являются истинными отцами-основателями этой страны, а не Мешко Первый или там Болеслав Храбрый.

Это как раз их имена, а не королей, костюшек и генералов, о которых и так никто не знает, следует крепить к задроченным стенам наших улиц. Впрочем — они даже лучше бы им и соответствовали. Ведь как выглядит табличка с надписью «ул. Болеслава Храброго» на заштукатуренной «под шубу» пастельного цвета стене домика-близнеца, окруженного выгнутым в псевдо-барокко бетонным забором серийного производства, а вдобавок к ней табличка с изображением волкодава с надписью «злая собака, но теща еще хуже»? Или же табличка с надписью «ул. Ягеллонская» на раздолбанном до последнего доходном доме, обитатели которого до сих пор ссут и срут в единственном сортире на весь этаж и греются углем, который таскают из подвала, молясь Иисусу Христу, чтобы крыша не завалилась еще этой зимой. Доме, перед которым тянется полоса утоптанной земли с парой неопределенных жестяных будок, в которых прячутся два спизженные в Германии машины, ожидающие, когда на них перебьют номера: А троечка и гольф четверочка? А? Или, к примеру, громадная надпись «ЖИЛМАССИВ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ КРЕЩЕНИЯ ПОЛЬШИ», выписанная громадными, цветными буквищами на пятиэтажном блочном доме, только-только отштукатуренном в салатовый цвет со вставками тепло-коричневого, под стенами которого в хилой траве рождаются грязевые лужи, смешанные с потрескавшимися тротуарными плитами, и с какой-то лавочкой для жулья, на которой осуществляется процесс питья теплого пива в банках из магазина «Лягушечка», расположенного в кирпичной, неоштукатуренной пристройке, пришпандоренной к дому в бешеные девяностые? Ведь все это выглядит на издевку, на злую шутку.