Андре Мальро - Надежда

С другой стороны в мадридском небе впервые появляются тридцать шесть республиканских истребителей.

Это самолеты, которые продал Советский Союз после того, как разоблачил политику невмешательства; наконец-то их собрали. Часть уже вела воздушные бои над Хетафе, и подштопанные машины интернациональной эскадрильи сбросили на Мадрид листовки, сообщавшие о переформировании республиканской авиации; но эти четыре эскадрильи по девять самолетов в каждой, подлетающие ромбом под командованием Сембрано, впервые выступили на защиту Мадрида.

Головной «юнкерс» уклоняется то вправо, то влево, лавирует. Республиканские эскадрильи на максимальном разгоне стремительно атакуют группу бомбардировщиков. Руки мужчин сжимаются на плечах или бедрах женщин. Со всех улиц, со всех крыш, из всех подвальных окон, из всех спусков метро смотрят те, кто вот уже восемнадцать дней ежечасно ждут бомб. Наконец неприятельская эскадрилья, развернувшись на сто восемьдесят градусов, берет курс на Хетафе, и из пятисот тысяч глоток вырывается вопль освобождения — дикарский, нечеловеческий, — взлетает в серое небо, где идут в атаку самолеты Мадрида.

В сгущающихся сумерках Хейнрих смотрит в окно на толпу бойцов, отставших от своих подразделений и явившихся, чтобы зачислиться снова. Перед ним карта, он наносит на нее изменения в обстановке, которые передает ему Альберт, как всегда, висящий на телефоне. Отовсюду подтверждают, что после того как полковник Урибарри взорвал поезд, фашисты остались без боеприпасов.

— Атака на Посуэло-Араваку отражена, генерал.

Хейнрих отмечает на карте новые позиции. Складки на чисто выбритом затылке сложились в подобие улыбки.

— Атака на Лас-Росас отражена, — докладывает кто-то из штабных офицеров.

Снова телефон.

— Хорошо, спасибо, — отвечает Альберт.

Всем хочется поздравлять друг друга.

— При следующем успехе всем по рюмке коньяка, — говорит Хейнрих.

Военное министерство передает по порядку позиции по телефону Альберта; бригады держат связь по другому аппарату.

— Мне коньяк! — говорит Альберт. — Мы на подходе к Железным Воротам; дорога на Ла-Корунью свободна.

— Вильяверде снова в наших руках!

— Мы двигаемся на Кемаду и на Гаралито, генерал!

8 февраля.

Маньен снова встретился с Варгасом в министерстве военно-воздушных сил в Валенсии, и все было как во время их встречи в Мадриде. Министры были другие, бойцы носили форму, Франко чуть не взял Мадрид, складывалась народная армия; но война была все той же войной, и если многие нашли свою смерть, а многие другие — судьбу, то и Варгас, и Маньен не очень изменились. Как в Мадриде, Варгас распорядился принести виски и сигареты; как в Мадриде, лица у обоих были словно после бессонной ночи.

— Малага потеряна, Маньен, — сказал Варгас.

Маньен не удивился: он считал, что под совместным натиском немецких и итальянских войск республиканцам не отстоять фронты, отрезанные от центра; а Гарсиа говорил ему еще неделю назад: «Я возлагаю все надежды на центр и никаких — на малые фронты: Малага будет повторением Толедо».

— Творится нечто невообразимое, Маньен… Массовое бегство… Сто тысяч беженцев, а то и больше… Ужасно.

На потолке в центре гостиной (раньше особняк принадлежал богатому коммерсанту) красовалась люстра, подвешенная к чучелу орла.

— И над ними неотступно итальянские самолеты. А по пятам — грузовики. Если остановить грузовики, беженцы доберутся до Альмерии…

Маньен — глаза и усы у него погрустнели — сделал Движение, означавшее: когда нам вылетать?

— Наши лучшие самолеты должны быть в Мадриде, Маньен, я знаю…

Фашисты энергично наступали на Харамском направлении.

— Для Малагской дороги требуются два бомбардировщика. Истребителей у нас здесь почти нет… Но при этом есть еще задание в Теруэле. Из интернациональной эскадрильи никто не знает Теруэль так, как вы. Мне бы хотелось, чтобы… — Он продолжал по-испански: — Чтобы вы выбрали не то задание, которое самое опасное, а то, где вы могли бы быть всего полезнее. Вам — Теруэль, Сембрано — Малагу. Сембрано здесь.

— Вы ведь знаете, в Теруэле тоже совсем нет истребителей…

Вот уже два месяца интернациональная авиация сражалась на Левантском фронте: Балеары, Южное побережье, Теруэль. Эра «пеликанов» миновала. Эскадрилья, которая поддерживала интербригаду все время, пока длилась Теруэльская битва, теперь, делая в день по два боевых вылета и честно отправляя каждый раз в госпиталь часть летного состава, вела воздушные бои, ремонтировалась, фотографировала собственные бомбардировки; летчики жили в покинутом замке среди померанцев, неподалеку от замаскированного аэродрома; во время Теруэльской битвы они под огнем зениток разбомбили вокзал и фашистский штаб, и увеличенная фотография взрыва красовалась на стене в столовой. Маньен и его летчики знали этот фронт лучше, чем знали его их карты.

— На рассвете? — спросил Маньен.

Они прошли в отдел аэрофотограмметрии.

Хайме и Скали, Гарде и Поль, Атиньи, Сайди — бортмеханик-интербригадовец и Карлыч пили в городе мансанилью.

За витринами кафе на улице была небольшая ярмарка, откуда доносилась музыка; лотереи, лотки со сластями, тиры. Праздник, устроенный специально для детей. Бортстрелки пришли сюда для того, чтобы пострелять в тирах; они без устали раскалывали трубки в зубах у курильщиков и подстреливали поросят, падавших кверху копытцами; в одном из тиров приятели и нашли Карлыча, окруженного восторженными зрителями. Гарде и Сайди пришли не столько ради стрельбы, сколько ради детей. Все деньги они растратили на лакомства, которыми их оделяли: Гарде любил детей так же, как Шейд животных, из горечи; Сайди любил их из мусульманского милосердия и еще потому, что в нем самом оставалось немало детского.

— Американцы — молодцы, — сказал Поль.

Только что прибыли первые летчики-добровольцы из Штатов.

— Что мне в них нравится, — сказал Гарде, — так это то, что они не считают, будто спасают демократию каждый раз, когда включают зажигание.

— И отправили подальше своих наемников, — сказал Атиньи.

Он ненавидел всех наемников без разбора.

— Но вот новый комендант аэродрома, — продолжал Поль, — всего-навсего остолоп местной выделки.

Впервые испанский офицер, ведавший аэродромом вместе с Маньеном, оказался никудышным командиром.

— Не будем о нем, — сказал Атиньи. — Мы ведь не считаем, что у нас все всегда на самом высшем уровне. Это явление временное: Сембрано возвращается. Будем делать свое дело, и достаточно. Испанский капитан, командующий нашими «бреге», на высоте.