Андре Мальро - Надежда

«И те и другие куда решительнее, когда сходятся врукопашную, — думал Шейд, глядя в щелку между мешками и ощущая кожей лба, что ткань уже увлажнилась: шляпу он сбил на самый затылок. — Ни дать ни взять — коты».

С другой стороны, оттуда, откуда вышел первый фашистский офицер, появилось еще несколько; увидев, что площадь пуста, они заколебались. Ополченцы и фашисты, не трогаясь с места, переглядывались; за баррикаду вышло еще несколько республиканских бойцов. Шейд взял бинокль.

На лицах у фашистов — Шейд едва мог их разглядеть — он ожидал увидеть ненависть, но ему показалось, что лица скорее выражают замешательство, это впечатление усиливалось от скованности, которая чувствовалась в походке и — особенно — в положении рук и сразу же бросалась в глаза, поскольку не вязалась с аккуратными офицерскими мундирами этих людей. Ополченцы подходили ближе.

— Какое у тебя впечатление? — спросил Шейд соседа, глядевшего в щель рядом.

— Наши не знают, как начать разговор…

Людям, которые на протяжении двух месяцев пытаются убить друг друга, вступить в беседу непросто: франкистов и республиканцев разделяла не столько запретная зона площади, сколько то, что они понимали: стоит им подойти друг к другу, и начнется разговор; и потому франкисты слонялись вдоль колонн, а республиканцы держались поближе к баррикаде.

Из Алькасара выходили все новые фашисты, все новые ополченцы появлялись из-за баррикады.

— Четыре пятых гарнизона составляют гражданские гвардейцы, верно? — спросил Головкин.

— Да, — сказал Шейд.

— Посмотрите на мундиры: они позволяют выходить только офицерам.

Но это уже было неправдой. Появлялись рядовые гвардейцы, они были в треуголках из лакированной кожи и в мундирах с желтым кантом, но в белых альпаргатах.

— Сапоги все погибли от республиканских пуль, — сказал Шейд.

Беседа уже завязалась, хотя между обеими группами было по меньшей мере десять метров. Шейд раскурил трубку, пряча ее от ветра между двумя мешками, и направился к месту переговоров в сопровождении Прадаса и Головкина.

Обе группы перебранивались.

Разделенные десятью метрами, словно священной территорией, прибегая к жестикуляции, казавшейся еще нелепее оттого, что говорившие не двигались с места, они швыряли друг в друга доводы, словно гранаты.

— …потому что мы по крайней мере сражаемся за идеал, козлы несчастные! — орал кто-то из фашистов, когда Шейд подошел поближе.

— А мы за что? Может, за денежные мешки, ты, сукин сын? И вот тебе доказательство, что наш идеал выше: он для всех, наш идеал!

— Плевать мне на идеалы, которые для всех! Для идеала самое важное, чтобы он был лучшим из всех, понял, неграмотный!

На протяжении двух месяцев они целились друг в друга, а потому враждовали и сейчас — другого выбора не было. И все же…

— Скажи, по-твоему, это идеал — газами по абиссинцам? Это идеал — немецких рабочих в концлагеря? Это идеал — одна песета в день поденщику-батраку? Это идеал — бадахосская бойня [69] 14 августа 1936 г. город Бадахос был взят легионерами под командованием генерала Ягуэ. Марокканцы и легионеры согнали на арену для боя быков от двух до четырех тысяч человек (сведения расходятся) и расстреляли из пулеметов. Пленных, в том числе раненых, перед расстрелом зверски пытали. , отвечай, лакейская душонка!

— А Россия что, идеал?

— Скажешь, нет?

— Для тех, кто там не был! Республика трудящихся! Плевать ей на трудящихся!

— Потому-то хозяева твои ее и ненавидят? Если у тебя есть совесть, я тебе скажу: все, что есть в мире самого подлого, на вашей стороне. А на нашей — все, кто за справедливость, женщины в том числе. Где ваши ополченки? Ты же рядовой, а не принц! Почему женщины на нашей стороне?

— Насчет женщин, первое дело, пускай помалкивают, понял, рогач? А свой идеал можешь держать при себе, поджигатель церквей!

— Меньше было бы церквей, незачем было бы поджигать.

— Слишком много церквей в позолоте и слишком много деревень без хлеба!

Шейд подходил к ополченцам, не без смущения замечая, что испытывает то же чувство, которое вызывали у него бесплодные перебранки парижских таксистов и итальянских кучеров.

— Кто этот парень? — спросил один из милисиано, показывая на Головкина. Шейда видели накануне с Лопесом, он уже примелькался.

— Корреспондент советской газеты.

Головкин был скуласт, лепка костистого лица была как у готических изваяний, изображающих крестьян. Шейд, побывавший в Москве, где он делал один репортаж, еще тогда заметил, что русские, только недавно вышедшие из крестьян, часто напоминают средневековые европейские изображения. «Я похож на индейца, этот русский — на землепашца, в испанцах есть что-то лошадиное…»

Три ополченца, появившиеся из-за баррикады первыми, по-прежнему стояли в стороне и на площадь не выходили.

Сравнение идеалов продолжалось.

— В любом случае, — заорал кто-то из фашистских офицеров, — одно дело — сражаться за свой идеал, когда дрыхнешь у себя дома, как вы, а совсем другое — когда живешь в подземельях. Поглядите на себя, стадо козлов! Вот у нас есть курево?

— Чего, чего?

Один из милисиано пересек заповедную зону. Это был человек из НКТ, один рукав его рубашки был засучен и открывал руку, кожа которой синела татуировками. Солнце, палившее почти отвесно, отбрасывало ему под ноги тень от его мексиканской шляпы, черным цоколем перемещавшуюся вместе с ним. Он шел на фашистов, словно собираясь начать драку, и в руке у него была пачка сигарет. Шейд знал, что в Испании никогда не протягивают всю пачку, и гадал, как поступит анархист. Тот, вынимая сигареты одну за другой, стал раздавать их всё с тем же гневным лицом; он протягивал фашистам сигареты, словно сигареты могли подтвердить его правоту, он как бы говорил: «Нашли, чем попрекать, — сигаретами! Если вы сидите без курева, война виновата, гады, мы-то тут при чем, свора подонков!» Раздавая сигареты, он призывал окна в свидетели. Когда пачка опустела, сигареты стали раздавать другие ополченцы, последовавшие его примеру.

— Как вы истолкуете эту нелепую выходку? — спросил Прадас.

Он был похож на Мазарини [70] Мазарини Джулио (1602–1661) — кардинал с 1641 г., первый министр Франции с 1645 г. Здесь имеется в виду известный его портрет работы Пьера Миньяра. , который вздумал бы подстричь свою бородку остроконечно, в подражание Ленину.

— Я был очевидцем того, как во время одного из самых бурных заседаний бельгийского парламента все партии братски объединились, дабы проголосовать против налога на почтовых голубей: восемьдесят процентов депутатов были голубятниками. Здесь сработала круговая порука курильщиков…

— Да нет, все гораздо глубже!