Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Герман покачал головой.

- Нет, мелодия тоже немного другая.

После песен однорукий повел их в лагерную кухню, где задержавшаяся смена кухонного персонала разливала из молочных бидонов горячий кофе. К кофе - нет, не верилось глазам! - давали по узкому кусочку пряника, нарезанного прямо на противне. Это было Рождество!

Потом распределение по баракам. Йокенцы получили номер двадцать второй. Петер хотел взять в этот номер и Туллу, но ее мать уже была направлена в номер восемнадцать. Прежде всего принести дров и развести огонь. Потом по двухъярусным нарам. Герман и Петер полезли наверх. Там они могли, лежа, стучать по дощатому потолку и разбирать вырезанные в дереве автографы бесчисленных лагерных узников, в тесном содружестве расписавшихся и кириллицей, и по-немецки.

- Ну, вот мы и добрались, - с облегчением сказала мать Петера, когда все улеглись на своих соломенных тюфяках под выданными одноруким одеялами.

Над постелью Петера, глубоко вдавленная в дерево химическим карандашом, была написана всем известная фраза из письма на фронт:

"Все фигово! Твоя Элли."

В первую ночь умерли многие. Как будто специально выбрали для этого святой праздник. Иссякли силы. Конец всех надежд, благодаря которым продержались так долго. Или действительность в конце этого долгого пути показалась настолько печальной, что было легко умереть? Нет, дело было не в этом, ведь по утрам был горячий кофе и сто пятьдесят грамм хлеба, днем картошка в мундире, иногда перловый или гороховый суп, а на ужин даже кусок плавленого сыра. Чем не содержательная жизнь?

А ведь как просто жить, когда время измеряется только приемами пищи. Каждому ясно, чего ожидать. После подъема - лагерная сирена после окончания войны уже не завывала - шли мыться в умывальный барак. В холод эта прогулка становилась очень непривлекательной, так что лучше было как-нибудь от нее уклониться. Герман и Петер обычно обходились без мытья, а одевшись, тут же отправлялись в номер восемнадцать за Туллой. Вместе с ней шли получать кофе и хлеб. Перед кухонным бараком уже в половине восьмого выстраивалась очередь. Люди переминались с ноги на ногу, заглядывали в окна кухни, где хорошо упитанные женщины опорожняли котлы, резали на куски и развешивали хлеб. Все тем временем гадали, что сегодня дадут на обед. Приятное времяпровождение.

В восемь часов двустворчатые двери открывались, из кухни вылетало облако пара. Раздавали рационы, с этим справлялись быстро. Мальчики с Туллой посередине шли по лагерю и на ходу жевали свой хлеб. В мастерскую, где визжали дисковые пилы. Потом на пункт Красного Креста. Петер, с трудом складывая по слогам, читал табличку перед входом: "Доктор Енусек, сестра Агнес, сестра Карин".

- Много ли там больных? - интересовалась Тулла.

Герман подпрыгивал у окон, но через занавески ничего не было видно.

- Мне уже один раз делали укол, - с гордостью заявила Тулла. Она здорово задавалась со своим уколом, который ей два года назад сделали в попу. Шприц был жутко толстый, почти как та трубка, через которую мать выдавливала на торт сбитые сливки. Торт? Сбитые сливки? Что это такое?

Им хотелось пройти мимо сторожевой будки на улицу, посмотреть вблизи на грузовики и русские военные машины, выезжавшие за город на стрельбище. Но сторож сказал:

- Я не могу вас пропустить, дети, у вас карантин.

Ребята уставились на него в недоумении. Что это - карантин?

- Ну, это потому, - продолжал старик, - что у нас в седьмом бараке тиф. Вы можете затащить болезнь в город.

Значит, их заперли.

Петер осматривал забор из колючей проволоки, окружавший лагерь, примеривался к его высоте, искал, нет ли где лазейки.

- Люди в городе не хотят иметь с вами дела, - объяснял сторож. - Ведь ясно: тиф и вши. Да и те, кто выходил из лагеря, все время принимались воровать. Люди там боятся, что вы наброситесь на их огороды.

Они бы и еще послушали старика, если бы Петеру не понадобилось бежать в отхожее место. Уже несколько дней его мучил понос. Он не мог далеко отходить от выгребной ямы, вырытой за бараком номер двадцать пять. Пока Петер несся к занавешенной соломенными циновками открытой яме, сиденье над которой скоблили дочиста каждый день, Герман и Тулла оставались у входа в лагерь. Герману нравилось, когда он мог оставаться с Туллой один на один, и было удивительно, что сейчас он смотрел на нее другими глазами, не так, как десять месяцев назад в Йокенен. Ему нравились ее длинные русые косы. Его нисколько не беспокоило, что в косах опять было полно вшей. Одной дезинсекцией от этих паразитов просто так не избавишься. Герман схватил за косу, дернул так сильно, что Тулла вскрикнула, вырвалась и убежала. Он помчался за ней следом. Они бегали по лагерной улице, прятались среди бараков и за мусорными баками, хихикали, визжали и чуть не столкнулись с пожилой женщиной, несшей из прачечной в свой барак мокрое белье, чтобы развесить на веревке у печки.

Возвращавшийся бледный Петер - шел он очень медленно - покачал головой, глядя на сумасшедшую возню. Чем заняться? Надо сходить к кухне. Они болтались перед входом в кухонный барак, осматривали каждого входящего и выходящего, перерыли помойку, ничего не нашли.

- Что будет сегодня на обед? - спросил Петер женщину, носившую в кухню дрова.

- Ка-пу-ста, - смеясь, ответила женщина по-русски.

Может быть, им перепадет добавка, если они помогут носить дрова. Они несли по первой охапке поленьев, когда в лагерь въехала машина с громкоговорителем на крыше, хорошо знакомая им всем. Машина проехала по лагерной улице туда и обратно, оповещая, что в прачечной опять состоится врачебный осмотр. Хорошо, будет хоть перемена в однообразной лагерной жизни. Явиться всем. Женщины и дети в десять часов, немногочисленные мужчины в половине двенадцатого. Обед будет только после того, как все пройдут осмотр. Петер уже относился к мужчинам, но Герман мог идти в десять часов с Туллой и женщинами. Там он впервые увидел Туллу обнаженной, с распущенными длинными волосами. Господи, среди костлявых старых спин, желтой сморщенной кожи, отвислых животов и грудей, грязных, гноящихся ног Тулла выглядела как нежный, бледный ангел.

Еще одно утро. После раздачи хлеба Петер отозвал Германа в сторону и подвел к забору. Он без слов поднял проволоку и показал на дыру, достаточно большую, чтобы проползти на животе. Они зашли за Туллой. Петер пополз первым, потом Герман, за ним Тулла, безуспешно старавшаяся не запачкать платье.

И вот они за забором. Не зная, куда идти, пошли просто в поле, в сторону военного аэродрома, разбитые ангары которого виднелись на расстоянии нескольких километров на опушке леса. Пустынный бетонный ландшафт, изувеченные деревья, воронки от бомб и разбитые самолеты "Хейнкель" пугали Туллу. Она готова была бежать обратно в лагерь. Ради Туллы мальчики далеко обошли эти развалины и направились к садовым участкам на окраине города. Там из печных труб упорядоченного, уютного существования поднимался теплый белый дым. Сады и огороды были ухожены, заборы сверкали свежей краской. За некоторыми окнами еще стояли украшенные Рождественские елки. До Крещения, потом игрушки снимут. В поселке были люди, почтальон на велосипеде, конная упряжка с возом дров, а грузовой автомобиль на древесном угле развозил по домам мешки угольных брикетов. Были дети, шедшие с ранцами на спине в школу. Собаки, лающие на прохожих. Скворечники и птичьи кормушки на деревьях. Удивительный мир!