Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Дядя Франц был тогда видный мужчина с веснушками на носу и руками крепкими, как железные перила на набережной Прегель.

- Почему вы больше не ездите в Кенигсберг? - поинтересовался Герман.

- Что ты, милый, - отвечала она. - Ведь сейчас война. Никому нельзя разъезжать просто так. А сколько всего нужно сделать дома: гусей кормить, уток, кур, свиней, телят. В огороде сорняков нарастет выше головы.

Тетя Хедвиг разложила на платке бутерброды с колбасой и предложила Герману поесть. Маленький паровоз собрал на сортировочных путях пассажирские вагоны и подтащил их к деревянной будке с красным лимонадом.

- Когда будет мир, поедем в Берлин, - сказала тетя Хедвиг, но сказала так, как будто до этого мира еще далеко-далеко.

Посадка. Втащить в вагон все кульки и сумки. Герман стоял у окна и держался за латунные рукоятки. Этот поезд - настоящее живое существо. Как он дышит и дрожит. А толчки штоков паровоза - как удары сердца. Лимонадная будка вдруг окуталась облаком белого пара. Герман видел, как черный от копоти кочегар сыпал в брюхо чудовища бурый уголь.

Маленькие вагончики тронулись и покатили. Герман впервые испытал захватывающее дух ощущение скорости, с которой проносились мимо дома, повозки, поля ржи, почувствовал освежающий дорожный ветер, заносивший в купе семена чертополоха, пыль от молотилки, заблудившихся бабочек и сажу. В Вендене подцепили вагон с ранним картофелем.

- Хочешь еще чашечку? - спросила тетя Хедвиг, показывая на бутылку со смородиновым соком.

Растенбург, настоящий город! Наверное, двадцать тысяч человек. Поезд протащился мимо сахарного завода. На северо-востоке шестиугольная башня. Выцветшая вывеска: "Литейня чугуна и колоколов бр. Решке". А где же крепость? Конечно, есть и крепость, даже хорошо сохранившаяся, выходит прямо на Грубер, скромную речку, текущую на запад. На вокзале висел огромный плакат с призывом:

Катите, колеса, к великой победе!

Несколько месяцев спустя какой-то остряк испортил полотнище, приписав:

А дети, растите для новой войны!

Удивленный Герман стоял перед плакатом, пока тетя Хедвиг не потащила его дальше. Никакого уважения к плакатам и призывам. Может быть, разве что к колесам, если бы они только не катились по ногам дяди Франца. А победы? А что это такое? Для нее это было так же чуждо, как и названия мест, где сейчас эти победы одерживались. Как уродятся в этом году огурцы? И будем надеяться, что морковь не поедят черви. Победить сорняки - вот где был мир тети Хедвиг.

Она целеустремленно направилась к красному кирпичному зданию за прудом, не обращая внимания ни на белые лилии в воде, ни на красиво разбитые клумбы, на лебедей, которые здесь были гораздо спокойнее, чем дикая пара на йокенском пруду. Тетя Хедвиг торопилась доставить весь свой груз яиц, варений и колбас к постели больного.

Герман же высматривал фюрера. Он не обнаружил ни украшенной флагами улицы, ведущей к штаб-квартире фюрера, ни солдат в парадной форме, только маленький аэроплан, пролетевший над растенбургским прудом и снижавшийся для посадки. Впрочем, встретили и лимузин Майбах с берлинским номером и флажком со свастикой. На растенбургской булыжной мостовой.

В то время как Герман смотрел вслед машине, тетя Хедвиг уже была у подъезда больницы. Она поставила сумки на скамейку, высморкалась, нажала на ручку двери и очутилась перед висящим на стене убедительным плакатом: "Здоровье - самое ценное достояние немецкого народа!" Что правда, то правда.

Наверх, на шестой этаж. С вареньем это было нелегко. Герман тоже тащил одну сетку.

Палата номер 17, кровать у окна. Там лежал дядя Франц, гладко выбритый, как бывало только по большим церковным праздникам. Герман заранее смирился с возможностью, что тетя Хедвиг и дядя Франц будут целоваться при встрече. Ничего подобного. Она положила свою распухшую от работы руку на одеяло и сказала сквозь слезы:

- Какой ужас!

Она имела в виду залитую в гипс ногу, лежавшую на подставке.

- Хорошо, что ты тоже пришел, Германка, - сказал дядя Франц.

Герману разрешили бить кулаком по гипсу, пока тетя Хедвиг разворачивала свои пакеты. Она отрезала в одном месте кусок колбасы, взяла в другом ложку студня и стала кормить дядю Франца. Он вроде бы сопротивлялся, но тем не менее исправно открывал рот под напором тети Хедвиг, достававшей ему из сумок все новые и новые лакомства. Нужно есть. Еда - это здоровье! Горячий супчик у постели больного делает чудеса. Ветчину и яйца перед отходом ко сну. А на завтрак лучше всего сковородку жаркого.

Герман смотрел с шестого этажа на растенбургские крыши. На юго-востоке сплошной лес с несколькими пятнами воды: Мазурские озера. Может, таинственный бункерный город где-то там в лесу? Он осматривал горизонт, не слушая, что за его спиной тетя Хедвиг рассказывала о Йокенен, об индейке, которая не могла вытащить голову из ограды и задохнулась, о кроте, добравшемся до грядок с луком - было так плохо, что Антону пришлось взять лопату и устроить засаду - про то, как Антон опять, как и каждый год, добросовестно старался свозить урожай - что они решили скосить овес за прудом пораньше. Тогда лучше растет оставшийся под овсом клевер, и коров можно будет осенью выпустить на жнивье. И так во все время визита.

Катите, колеса, к победе! На обратном пути Герман увидел этот призыв с другой стороны. Растенбургская узкоколейка катила и катила к далекой победе, по долгому повороту дороги перед вокзалом в Вендене, мимо отцветших картофельных полей, через речку под названием Любовь, въехала в дренгфуртский вокзал и опять остановилась перед лимонадным киоском, где Антон в ожидании курил свои самодельные сигареты.

Грозы, приходившие со стороны Мазурских озер, были хуже всех. Они не спешили, долго набирали силу над водами Спирдингского озера, а затем обрушивались на равнинные поля на севере, валили рожь на полях и дубы на Ангербургском шоссе. В тот день, 17 августа 1943 года, гроза начала собираться уже с обеда. На принадлежащем поместью поле овса, примыкавшем к усадьбе Ленцкайм, еще работала молотилка. Русские таскали охапки соломы в скирду, выделявшуюся среди ландшафта огромной желтой горой. Микотайт был возле мешков, там, где из молотилки лилась благодать полей. Он взвешивал и считал мешки, вычислял, сколько центнеров получилось с гектара. Первый порыв ветра мазурской грозы опрокинул ряд составленных в суслоны снопов. Микотайт велел остановить молотилку. Русские сбежали со скирды и стали помогать натягивать над мешками с овсом брезент. Затем поспешное бегство. Караульный Йегер построил пленных по-трое в ряд и маршем двинулся по жнивью мимо йокенской мельницы в деревню. Дождя пока не было. Грозовые облака повисли над прудом. Ветер затих. Гром грохотал от Дренгфурта до Норденбурга, как будто кто-то ехал с тачкой по половицам склада поместья.