Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Герман весь ушел в изучение орденов и медалей, которые приносили домой отпускники. Расспрашивал о подвигах, которые нужно было совершить, чтобы заслужить это бренчащее серебро. За этот орден нужно было подбить в болоте танк Т-34, а этот кружок металла был получен за опасный прорыв в ударной группе, из которого вернулась обратно только половина. К медали "За зимнюю кампанию на Востоке" добавился Крымский орден в виде щита "В память о героических боях за Крым". За защиту кубанского плацдарма фюрер учредил "Кубанский щит", а крестьянин Беренд, вышедший с несколькими царапинами и легкими ранениями через рукав Демянского котла, носил Демянский щит "В память о многомесячной героической защите стратегического района Демянск от значительно численно превосходящего противника".

Подошло время резать свинью у Штепутата. Бедной животине ничего не давали есть еще накануне, чтобы Марте не пришлось выскребать из кишок слишком много дерьма. Рано поутру через замерзший пруд пришел мясник Ламперт, со страшным скрежетом точил свои длинные ножи, следил, чтобы Марта приготовила достаточно кипятка. Свиное корыто стояло рядом с дверью сарая. Марта таскала на двор ведра и миски для сбора крови, а Герман, как только появился Ламперт со своим ножом, убежал из дома. Он спрятался за заснеженными кустами у пруда в ожидании первого визга, чтобы тут же заткнуть пальцами уши. И все это называлось убойный праздник. Ламперт покрутил свои усы и привязал беспокоящейся свинье к левой задней ноге веревку. Открыл дверь сарая. Свинья не хотела выходить, и не удивительно - в такой холод. Ламперту пришлось помочь ей дубинкой. Он крепко держал веревку в руке, чтобы свинья, чего доброго, не миновала дороги в коптильню Штепутата, вырвавшись в открытое поле. Как только свинья оказалась в снегу, начался тот убийственный визг, из-за которого так трудно забивать свиней в незаконное время. В Йокенен было невозможно зарезать свинью, чтобы не услышала вся деревня.

У корыта Ламперт отдал веревку Штепутату. Сам он взял топор, обошел один раз слева, потом справа, выбирая удобную позицию. Потом оглушающий удар обухом, в то время как Штепутат рывком сбил свинью с ног. Она еще визжала, когда Ламперт приставил острый нож под левую переднюю ногу и воткнул. Раздался булькающий звук, струей хлынула кровь, свинья лежала на боку и судорожно дрыгала ногами. Снег окрасился кровью. Марта, ожидавшая возле двери дома, подбежала с тазом и поварешкой, чтобы собрать красную жидкость для кровяной колбасы. Она мешала сначала поварешкой, потом рукой. Ламперт качал передней ногой убитого животного, и с каждым его движением в таз Марты выплескивалась струя крови. Потом они перетащили животное в свиное корыто. Марта понесла кровь в кухню, а навстречу ей мазур Хайнрих нес полные ведра кипятка. Хайнрих вылил бурлящую воду на лежащую в корыте свинью. Ламперт и Штепутат схватились за скребки сдирать щетину со свиной кожи, пока Хайнрих продолжал носить воду. Когда свинью переворачивали, горячая, смешанная с кровью, вода выплеснулась через край корыта, оставив в снегу широкий красный след. Ламперт проделал в задних ногах дырки и протянул через них веревку. Потом подняли свинью на приставленную к стене дома лестницу. Ободранная туша, истекая кровью, повисла на январском морозе. Наступил момент, когда Марта должна была выйти с бутылкой шнапса. Так уж было заведено в Йокенен, что, когда свинья висит, нужно выпить. Ламперт принял стопку, еще одну, покрутил усы и взрезал свинье живот.

В тот момент, когда внутренности сыпались в снег, подъехал на велосипеде жандарм Кальвайт из Дренгфурта. По делу незаконного убоя скота. Но у Штепутата все было в полном порядке. Три центнера весила свинья, может, немного меньше, а свинью в три центнера каждому йокенскому хозяйству разрешается забивать ежегодно, не вступая в конфликт с законом. Кальвайт прислонил свой велосипед к стене дома, тоже выпил стопку и остановился перед свиньей.

- Хорошая свинка, - проворчал он.

Тут Ламперт показал, на что способен бывалый восточно-прусский мясник. Он вырезал из свиньи кусок свежего сала, насадил его на нож и начал есть, как будто это была копченая колбаса на вилке. У него даже хватило дерзости предложить кусок еще теплого сала должностному лицу Кальвайту. Согревшись, Кальвайт перешел к делу. К нему поступил донос. По поводу незаконного убоя. Не на Штепутата, а на одну женщину из Йокенен. Кальвайт вытащил из сумки листок бумаги. На крестьянку Эльзу Беренд. Польский рабочий тайком убил для нее свинью в сарае. Польская работница Катинка была на него сердита и донесла. Так это неприятное дело попало к Кальвайту.

- С женщиной еще все обошлось бы, - сказал Кальвайт, - потому что у нее дети и муж на фронте. Но поляку это так не пройдет.

Штепутату пришлось оставить свинью висеть на лестнице и идти на хутор спасать, что еще можно было спасти. Они задержались на дворе Беренда довольно долго. Эльза плакала. Кальвайт принял суровый официальный вид и размахивал в воздухе листком бумаги. Да, она на самом деле зарезала перед Рождеством трехцентнерную свинью, хотя ее квота на пропитание семьи на 1943 год была уже исчерпана. Почти половина этих трех центнеров ушла в Растенбург в обмен на материал на платья и вельветовые штаны для детей. Штепутат прикидывал, как можно было бы уладить дело, причем так, чтобы и Кальвайт мог записать в бумаги разумный довод. Если бы свинья была зарезана после 31 декабря, тогда не было бы никаких возражений. Конечно, это подтвердил и Кальвайт. Потому что, само собой разумеется, Эльзе Беренд и на 1944 год полагается свинья на пропитание. Значит, оставалось только превратить свинью, убитую на Рождество 1943 года, в свинью 1944 года. Смотря по обстоятельствам, могло случиться так, что свинью 44 года пришлось убить еще в старом году. Но Кальвайту необходимо точно знать эти обстоятельства, ему нужно занести их в документ, ясно же. Вот можно, например, сказать, что в начале января 44-го намечалось молотить хлеб. А молотьба крайне важна для немецкого народа! Тот, кто собирается молотить, не может отвлекаться на забой свиньи. Поэтому пришлось борову умереть еще до молотьбы, в старом году. Да, это пойдет, это звучало убедительно и для Кальвайта.

Поляк Станислав прислушивался к разговору издалека. Когда он сообразил, о чем речь, ему стало ясно, что всю эту кашу заварила Катинка. Станислав попятился в хлев. Он прошлепал мимо лошадей, свиного закута, поднял, проходя, сломанную рукоятку от вил, валявшуюся в углу. С дубинкой в руке он добрался до коровника и обнаружил в конце хлева Катинку, поившую телят. Станислав продолжал двигаться тихо. Оказавшись позади Катинки, он бросился на нее, положил себе на колено, поднял юбку и стал бить сломанной рукояткой от вил. Она не закричала. Она вцепилась зубами в его бедро. Обхватила его ногу, повернулась перед ним на колени, залезла головой между его ногами. Она держала его крепко и не отпускала. Он бросил дубинку, потащил ее на овсяную солому, приготовленную на корм коровам, упал на нее, скрыл ее всю под собой. Коровы спокойно лежали и безучастно смотрели на солому, в которой барахтались Катинка и Станислав.