Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

У Штепутата было достаточно времени, чтобы решить, как быть. В Восточной Пруссии было полно пустых домов, и Василий не мог помешать Штепутату тайком туда перебраться. Лесная опушка была всего в пятнадцати минутах, а за ней начинался большой Вольфсхагенский лес, потом Скандлакский лес. Там, среди высоких сосен, был дом лесника Вина. В худшем случае можно было податься и дальше, через речку Омет на Зексербен, Ляйтнерсвальде или Лекник.

Но в предложении Василия была и своя привлекательная сторона. Марта нашла, что в усадьбе они, может быть, устроятся совсем неплохо вместе с другими немцами. По крайней мере, будет вдоволь молока и масла. И наверняка там будут и другие дети, с которыми Герман сможет играть. А то мальчику так скучно. Перспектива опять влиться в толпу, почувствовать ее теплую - иногда смертельную - близость, все время пересиливает в человеке его ясный рассудок хищного зверя.

Людьми можно управлять, только согнав их вместе: в колонны, в лагеря, в бараки.

- Ну, так давайте собираться, - сказала Марта.

Да, набралось немало вещей, казавшихся достаточно ценными, чтобы взять их с собой. Они опять привязались к паре горшков и полотенец, и Штепутат в тот же день наладил ручную тележку Эльзы Беренд, чтобы они могли везти свои скромные пожитки в усадьбу.

Можно было бы найти и более приятное место, чем йокенская усадьба. Их встретило грязное низкое строение с необжитыми внутренними помещениями и окнами без занавесок. Много грязи на дворе и на дорожках. Только коровы чувствовали себя хорошо - в усадьбе хранились запасы сена всего поместья. А о коровах Василий заботился прежде всего.

Они все собрались здесь: Шубгилла со своими детьми, Виткунша и майорша, которую Василий вытащил из одинокого замка. Сам Василий ежедневно приезжал из Дренгфурта верхом проверять коров. На время его отсутствия старшим в усадьбе становился старый Заркан. Василий прислал сюда двух женщин и двух девочек из Мариенталя. Одну звали Тулла, другую Мария.

- Теперь тебе будет с кем играть, - сказала Герману Марта.

Но он покачал головой.

- Им уже двенадцать.

Девочки были ничто по сравнению с Петером Ашмонайтом. Ему очень нехватало Петера. Если бы только Петер вернулся! Гораздо больше, чем девочки, Германа заинтересовал старый рояль в прихожей жилого дома. Никто не знал, как во время всей этой неразберихи он оказался в таком убогом доме. Басы не пережили войну, но на правой стороне получалось совсем неплохо. "Ку-ку, ку-ку, ку-ку... Кукушкин голос в лесу!" Не пришлось даже долго упражняться.

Да, будет и весна. А весной все наладится. Когда на солнце показалась голая земля, выяснилось, что посев прошлой осени взошел хорошо. Вырастет рожь и озимый ячмень, еще раз будет жатва в Восточной Пруссии. А крестьянам нужно спешить, возвращаться в свои хозяйства. Нельзя же просто так оставить поля! Подходило время весенних работ.

Для семьи Штепутата осталась только маленькая комнатка на верхнем этаже. В комнате рядом жила майорша. Они встречались ежедневно, но старая женщина практически никогда не разговаривала. Не о чем было говорить. Каждое утро она надевала свои красные резиновые сапоги и шла доить и убирать навоз в хлеву. Потом возвращалась, варила на железной печке свой молочный суп и читала. Библию? Хронику поместья Йокенен? Перебирала старые фотографии? Писала письма неизвестным адресатам? "Восточная Пруссия будет американской колонией", - заявила как-то Виткунша. Она верила, что таким образом дела оживут быстрее, потому что доллары - хорошая валюта.

Штепутат не думал ни о делах, ни о хронике поместья Йокенен. Его желудок болел все чаще. У него кончился содовый порошок, и никто не мог ему помочь. Большей частью он расхаживал взад-вперед по комнате, в то время как Марта при скудном свете "свеч Гинденбурга" сбивала масло. Василий держал слово: все молоко, какое давали коровы, доставалось им. Главное, чтобы коровы оставались живыми - Василий считал их. Марта даже опять начала петь. Это само собой получалось под однообразный стук маслобойки.

А внизу Тулла без передышки стучала на рояле "Ку-ку, ку-ку".

Среди теплой, ранней весны опять выпали горы снега. Усадьба оказалась отрезанной от всего мира, дорогу через йокенский выгон занесло. Через неплотные двери намело в прихожую, даже на рояле лежал тонкий слой. Дорожку к хлеву расчищали лопатами, Штепутат и Заркан впереди, женщины за ними. Подоив коров, принялись чистить дорогу на Йокенен. Лучше бы они этого не делали, лучше бы оставались в своем отрезанном от мира снежном городке. Может быть, все случилось бы по-другому. Но уже к полудню они расчистили дорогу до йокенской мельницы, а оттуда было рукой подать до шоссе.

Тулла распустила слух, что в йокенском трактире под старым барахлом есть сухой пудинг, ванильный пудинг доктора Эткера. Этого Герман не мог так оставить. Он побежал по свежерасчищенной дороге к трактиру. Виткунша забаррикадировала дверь громоздкой мебелью, но Герман забрался в дом через разбитое окно в кухне. В пивной, которая одновременно служила и лавкой, он нашел лопнувшие пакеты с пряностями и стиральным порошком, но ванильного пудинга не было. Он опрокинул скамейку, поставил торчком перевернутые полки, взял в качестве трофея целую коробку коричневого гуталина. В кухне он переворошил доской от забора весь битый фарфор, не побрезговал поднять и развернуть грязную половую тряпку: пудинга не было нигде. Зато он наткнулся на остатки огромного портрета Адольфа Гитлера, годами висевшего напротив сцены в зале и воспеваемого йокенцами на каждом собрании деревенской общины: "Народ, партия и вождь - едины!" Больше ничего не осталось.

В плохом настроении и без сухого пудинга потащился Герман обратно. Мимо йокенской мельницы, свесившей крылья. Она скоро и вообще развалится, если никто за нее не возьмется.

Тулла опять бренчала на высоких нотах. Возвращавшийся Герман слышал ее издалека. Хотелось ее исколотить за то, что никакого пудинга не было. Герман рванул дверь и в ужасе замер на пороге. За роялем была не Тулла, а русский солдат с автоматом на шее, терпеливо стучавший по клавишам указательным пальцем. Он поднял голову, кивком подозвал Германа, радовался, как ребенок, когда Герман сыграл ему "Ку-ку, ку-ку".

Рядом из двери выглянула Тулла.

- Твой отец там, - показала она на соседнюю комнату.

Герман слышал голоса. Отворил. И застыл в дверях. Посреди пустой комнаты сидел на стуле его отец, окруженный солдатами. Все в форме. Господи, как много людей в форме. Какая ужасная картина! Отец один в середине. Некуда спрятать руки, лицо. Вокруг военные, не сводят с него глаз. Вопросы сыпятся как выстрелы. Герман никогда не видел отца таким несчастным, как на этом допросе.