Софрон Данилов - Лиственница

В сороковом году мы все трое получили в Якутске дипломы, и нас направили на работу в родной район. Вася Ермолаев стал работать зоотехником, Боря Слепцов стал заведующим сберкассой. Я окончил педагогическое училище, но меня, к моему удивлению, назначили инспектором роно. Пробовал отказаться — не вышло, сказали, что это уже решено. Итак, я никогда не работал в школе — и вдруг стал учителем учителей. Но это другой разговор…

Все мы, Вася, Боря и я, дружили ещё в школе. И в Якутске мы встречались чуть не каждый день. Хоть и учились в разных техникумах, а вечера проводили вместе, ходили в кино, в театр, за девушками ухаживали. Они нас шутливо называли «Три танкиста». Песня тогда такая была: «Три танкиста, три весёлых друга…»

Почему-то считают, что лучше всего получается дружба у людей со схожими характерами. Но где вы видели, чтобы склочник, сутяга дружил с таким же склочником? Или вот, например, красивые женщины. У них редко бывают красивые подруги. Эта мысль не новая, но и в самом деле чаще всего сближаются люди совсем разные.

Так и у нас. Вася был неразговорчив. Он только улыбался или хмурился и во всех случаях произносил своё любимое слово: «шы-быр-гы». Но как он это произносил! Никогда не думал, что в одном выражении может быть столько оттенков, значений. А Боря, наоборот, мог заговорить кого угодно. Кажется, рот его не закрывался даже во сне.

Вася был невысокий, коренастый, тяжёлый, но он, к нашему удивлению, с успехом занимался лёгкой атлетикой. Бегал быстрее всех в районе. Не имел он себе равных и в прыжках на одной ноге — кылыы, и в тройном прыжке — ыстанга.

Боря же был худой, долговязый, очки носил. Девушкам он нравился больше, чем Вася. Может, потому, что петь любил, танцевать. Когда мы шли к девушкам в общежитие, впереди маячил Боря, за ним пружинил на своих сильных ногах Вася, а замыкал шествие я. О себе не говорят. Скажу правду — ничем я особенным не выделялся.

Проработали мы в райцентре почти год. Летом нам полагался отпуск. Мы с Васей хотели поехать в свой алас, помочь родным на сенокосе. А Боря думал провести отпуск в доме отдыха под Якутском.

Но все наши планы рухнули: началась война.

Мы с Васей прошли комиссию, были признаны годными. Борю в армию не взяли: зрение плохое, близорукий. Нам дали три дня на сборы, и мы с Васей успели съездить в деревню проститься с родными.

Но последний день мы провели втроём. Я хорошо запомнил этот жаркий, знойный день. Было третье июля. Кажется, никогда не глядел я на родную землю такими жадными, запоминающими глазами.

Всё кругом — чёрно-синий лес вдали, ярко-зелёные луга, высокое-высокое голубое небо без единого облачка, — всё это я словно видел в последний раз. Тихо-тихо. Лишь изредка прощебечет какая-нибудь пташка, прощебечет и сразу умолкнет. Птицы, звери — всех разморил зной. Густой смолистый аромат исходил от лиственниц.

За посёлком, на взгорье, среди смешанного молодого леса была маленькая полянка. Когда расцветали лютики, она была как золотой ковер, а придешь туда недели через две — и видишь ярко-голубые цветы и подросшую свежую траву. Здесь всегда тихо, даже в очень ветреный день. Мы давно облюбовали эту поляну, играли здесь, дурачились, валялись. Но в тот день нам было не до шуток. Боря, помню, говорил, качая головой: «Вам-то ещё хорошо, вместе едете, а мне-то каково будет одному до фронта добираться?..» Да, Боря был удручён.

И вдруг Вася предложил: «Давайте, ребята, посадим на нашей поляне лиственницу, пусть она ждёт нас — мы обязательно вернёмся».

Долго ходили мы по лесу, пока не выбрали молоденькую, стройную, какую-то совсем праздничную. Осторожно выкопали её почти со всеми корнями и посадили посреди поляны.

Мы тогда сказали Боре: «Пока ты здесь, береги её, ухаживай, ограду вокруг неё обязательно сделай — скотина хоть и редко, но всё же сюда забредает. Когда ты приедешь сюда один, считай, что ты с нами повстречался, поговорил».

Мы условились, что если и Боря будет призван в армию, за лиственницей должен присматривать тот, кто первым вернётся с фронта. Если же она всё же не приживется или ещё что-нибудь случится, надо будет посадить новую… пусть она здесь растёт, наша лиственница.

А в тот год, когда кончится война, третьего июля, куда бы нас ни занесла судьба, где бы мы ни были, мы всё равно должны прийти сюда. И даже если в живых останется только один из нас, он придёт сюда в этот день. Так мы решили и встали, взявшись за руки, вокруг лиственницы. Её мягкие ветви обняли нас.

До Иркутска мы с Васей ехали вместе. А потом нас определили в разные части.

Я провожал Васю. Уже стоя на подножке, держась за поручень, он вдруг спросил:

— Алёша, ты помнишь о лиственнице?

— Помню! — крикнул я. — Не бойся! Боря сбережёт!

Так мы расстались. Навсегда. Вася погиб при форсировании Днепра.

Сразу после окончания войны я демобилизовался из армии. Приехал на родину первого июля 1945 года.

Боря встретил меня радостно. Оказывается, в начале войны он получил броню, его назначили заведовать финансовым отделом райисполкома.

Боря изменился: он располнел, стал такой солидный, степенный, слова сразу не скажет — подумает. Семейный человек, двое детей. Боря достал рюмки. Выпили мы с ним, вспомнили о Васе.

— Да… хороший был друг, — сказал Боря.

Я поехал в свой наслег. Сначала зашёл к матери Васи, а потом уж к своим родным.

Третьего июля я вернулся в райцентр и сразу в исполком, к Боре.

— Ну, пошли, — сказал я, когда мы остались вдвоём в кабинете.

— Куда?! — Он был удивлён.

«Что он, с ума сошёл! — подумал я. — Разве над такими вещами шутят?..» Но скоро я понял, что он был в своём уме и не шутил. Он тёр лоб, вспоминая, куда мы должны идти. Я показал ему на раскрытый листок перекидного календаря, который лежал у него перед глазами.

— А ну-ка посмотри…

Он стал листать календарь взад и вперёд.

— Сегодня третье июля! Забыл?

— А-а, да-да, точно, забыл… — И Боря, вместо того чтобы сгореть от стыда, рассмеялся, словно услышал о чём-то очень приятном. — Надо же, что мы тогда придумали…

«Надо же, что мы тогда придумали…»

— Слушай, Алёша! Зачем нам туда идти? Во-первых, раньше шести я не освобожусь. Во-вторых, земля сырая, дожди всё время шли… Да и далеко. Пока соберёмся, доберёмся — уж темно будет. Заходи-ка лучше вечером ко мне.

— А ты помнишь третье июля сорок первого года?

— Э-э, ну зачем так… молодые были, чудили… Да приходи ты ко мне вечером. Коньяк есть — по карточкам весной давали.

— Жду тебя на поляне. В семь часов, — сказал я, как отрубил, и ушёл.

На улице я долго раздумывал: может, я что-то не понял? Он и раньше, бывало, говорил не совсем понятные вещи. Неужели он всё-таки шутил со мной?