Виктор Шепило - Ночь на площади искусств

— Какая жуть! — вытирал холодный пот Ткаллер, — Мне и в голову бы не пришло. Вы, безусловно, талантливый режиссер. С фантазией…

— Вот это и было бы настоящим испытанием, — ответил твидовый гость, — А какой был бы резонанс! Вот реклама, так реклама! Ради этого стоило и конкурс устроить. Компьютер «Кондзё» вычислил все верно. Я что? Просто исполнитель.

— Но люди не заслужили такого страшного испытания.

— Люди не заслужили? — удивился необычный гость.

— По крайней мере, люди нашего города.

— Нет такого наказания, которого бы не заслужили люди. Как ваш Мэр называет город? Вечного спокойствия? Вашему городу нужна встряска! Да, может быть, чтобы существование в этом стоячем болотце сделалось настоящей жизнью, жителей нужно было удостоить подлинного переживания? Или напомаженная публика будет пребывать в очаровательном тумане Восьмой симфонии Шуберта и безудержном ликовании бетховенской Оды к радости. Да здравствует! Да процветает! Хотя в реальной жизни ничего не здравствует и уж тем более не процветает.

Вы послушали свою жену и сделались преступником. Познав истину, вы испугались и отвернулись от нее. Вы должны решиться…

— Но… все уже сделано, — развел руками директор зала.

— В ваших силах это «все» исправить.

Ткаллер посмотрел на часы:

— Извините, мне пора.

— Смею надеяться, о нашей беседе — никому. И напоминаю, господин Ткаллер, у вас еще будет время подумать и принять решение.

Ткаллер некоторое время сидел, будто провалившись в небытие. Потом выглянул в коридор — никого. Директор направился к переплетчику — только с ним и можно было перекинуться словом в эту минуту. Бесшумно подкрался к дверям. Чуть приоткрыл их. Матвей стоял к нему спиной и напевал бодрую советско-казацкую песню:

Обернувшись на стук, Матвей охотно доложил, что работа почти закончена.

— Вид достойный, — кивал Ткаллер, — Надеюсь, вы закрепили партитуры самым лучшим клеем? Наш дирижер во время исполнения обращается с нотами чрезвычайно эмоционально.

— Вспомнился мне московский сапожник Яша Гомер, — усмехнулся Матвей, — Принес я как-то ему ботинки, говорю: «Почини, Яшенька, подошвы. Только посади на самый лучший клей». А Яша отвечает: «Шо ты меня потешаешь, Мотя? Лучший советский клей — это гвозди!» Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей! — неожиданно продекламировал Кувайцев, подняв кулак, — Вот вам наша Девятая симфония!

— К вам больше никто не приходил? — спросил настороженный этим боеспособным кулаком Ткаллер, — В твидовом костюме?

Матвей отрицательно покачал головой.

— Ну и хорошо, Матвей Сергеевич. Надевайте свой выдающийся костюм, берите партитуры и пора на центральные двери.

— Присядем на дорожку, — предложил Матвей. Сели, — Скоро на площади будет кутерьма. Только появимся: репортеры, комментаторы, шизофреники, полиция. Успевай только жмуриться.

— А вдруг мы откроем дверь — а там никого? — спросил Ткаллер тихо и доверительно, — Ни единой живой души. Лишь ветер на пустой площади. И какие-то бумажки летают. Схватим бумажку, а это партитурный лист Траурного марша. А, Матвей?

— Господин Ткаллер, будет вам страху нагонять.

— Неужели страшно стало? Или опять своей разведки боитесь? Так ваше дело десятое: что дали, то и переплетай. Устраивает?

— Давайте ничего не думать и ни о чем не вспоминать, — попросил Матвей любезно и жалобно, — Да и время. Пора идти к дверям.

На площади Искусств в это время закончился конкурс красоты. Мисс Фестиваль стала белокурая красавица Кэтрин Лоуренс, и все внимание было приковано к ней. У нее просили автографы, ее фотографировали, задавали самые невероятные вопросы, желая побольше узнать о ней. Нельзя сказать, что Кэтрин обладала самой тонкой талией или самой очаровательной улыбкой. Она взяла другим! В программе был конкурс: кто оригинальнее и трогательнее объяснится в любви. Нежные слова, бурные объяснения — у некоторых даже со слезами, упреками, ревностью… Все это позабавило многотысячную толпу, но не покорило ее. Кэтрин же не закатывала глаза, не сыпала градом упреков, не корила и не умоляла — просто с кошачьей грацией стояла перед микрофоном и говорила томным, чувственным полушепотом: «Сладенький… Ну, что ты хочешь?… Ой, какой ты весь сладенький…» И в этом была такая смесь плотоядной чувственности и наивности, что вся мужская половина площади скрипела зубами и утробно стонала, откровенно жалуясь на судьбу. Вот так Кэтрин и стала победительницей.

Рядом с Мисс Фестиваль находились ее родители. Мамочка — моложавая и стройная, как будто родила свою дочурку лет в десять. Папаша поведал о себе, что является владельцем ресторана и надеется, что успех дочери пойдет на пользу предприятию. Вечерами дочка будет выходить в зал, беседовать с клиентами и немножко петь. Ведь у дочери такой приятный голос, вы заметили?

Более всех ликовал жених Кэтрин — молодой и, судя по всему, богатый. Он охотно рассказывал, как познакомился с Кэтрин, как пережил «пароксизм любовной экзальтации» и как они любят друг друга. Теперь они помолвлены, хотя поначалу его родители были против, подыскивая невесту побогаче.

— Зачем мне богаче? — выкрикивал жених, — Моя Кэтрин — красавица номер один! Мисс! Я горд, что первым это осознал. Это она ко мне обращалась на площади. Я-то знаю! Знаю!

— Эй, счастливчик! — хитро усмехались заядлые греховодники, — Так это ты «сладенький»?

— Конечно. Я думаю, теперь у нас не будет преград, — говорил разгоряченный жених, — Моим ворчливым родителям будет лестно иметь такую невестку.

Он поднял на руки свою будущую жену, вдохновенно запел гимн «Правь, Британия, морями» и держал ее до тех пор, пока репортеры не сделали дюжину снимков.

В итоге все были счастливы, кроме тех «миссок», которые остались без короны: каждая считала себя и красавицей, и обаяшкой, и цыпкой, и даже киской. А вот Кэтрин, по их мнению, была едва ли не самой уродливой и уж никак не киской, а обычной мымрой.

Стрелки городских часов приближались к назначенному времени — и внимание толпы сосредоточилось на главном входе в концертный зал. У самого входа особняком держались члены комиссии — ее почетным председателем был назначен, конечно же, Мэр, а заместителем его — главный дирижер оркестра. Также в комиссию входили полицейский полковник, господин Кураноскэ, любознательный Келлер, пастор Клаубер и, наконец, журналист.

Вот из-за журналиста и разразился скандал. За два часа до открытия зала представители прессы всех континентов тянули жребий — по иронии или капризу судьбы он выпал начинающему: бурундийцу из Бужумбуры.