Нил Гейман - Сошедшие с небес

Они высасывали воздух из моих легких, оставляя внутри меня только ледяную пустоту, и сквозь безумие мне казалось, что я вижу нечто темное и ужасное, ждущее прямо позади них — существо еще более голодное и злое, не ведающее пощады и живущее в черноте, скрытой за пределами света.

Не знаю, как долго я стоял там. Когда ветер наконец утих, предоставив безжизненному снегу просто опускаться наземь, каждый дюйм моего тела болел. Пыльцы и лицо у меня онемели, все внутри обратилось в лед.

Амели повернулась и почти упала на меня, но на ее тонком бледном лице по-прежнему играла улыбка. Только на полпути обратно к Дому через заснеженное поле — ноги едва несли меня, а Амели устало опиралась на мое плечо, — я осознал, что спина у меня больше не болит. Она ныла, да, но не горела. Что-то изменилось.

Кажется, я знал, что должно случиться. Снег шел еще два дня, и все это время жар у Амели усиливался. Все втайне перешептывались насчет изолятора, а она лежала в своей промокшей от пота постели, безразличная ко всему. Что касается меня, то горло у меня распухло, голос пропал, но, несмотря на то, что сиделки не выпускали меня из палаты и поили горячим чаем, я понимал, что кризис миновал. Мальчишки вновь перебрались на мою половину спальни, даже бедняга Сэм, который едва дождался оттепели, — а потом его увезли наверх, из носа у него текла кровь и глаза глядели в разные стороны.

Тревога поднялась на второе утро. Как и все в Доме, она была тихой. Не было ни криков, ни паники, просто что-то изменилось в атмосфере. Поспешность в движениях сиделок. Было семь утра. Постель Амели была пуста, только отпечаток ее тощего тельца остался на влажной простыне.

Я знал, где она. Я позволил им обыскать Дом, а потом с трудом выдавил из распухшего горла одно слово: «река».

Снегопад прекратился, и когда я вышел наррку, на голубом небе ярко сияло солнце, обещая возвращение к обычной погоде. Мы шли через поле по скрипучему снегу, мои ботинки ступали по чуть заметным отпечаткам ног Амели — их контур был почти не виден, если не знать, куда смотреть.

Она сидела, застыв, на береговом склоне, обхватив колени руками, одетая только в ночную рубашку. Ноги ее были босыми. Сиделки и я остановились в нескольких шагах, и я уверен, что слышал, как одна из них тихо ахнула. Это было не потому, что Амели умерла. Мы все привыкли к смерти, и, видя, как она сидит здесь в рубашке из тонкого хлопка, я знал, что переход из одного состояния в другое был быстрым, — и это радовало мое разбитое сердце. Смерть Амели не была неожиданностью для всех нас с того момента, как мы вышли на февральский холод.

Не это остановило сиделок и заставило мой рот приоткрыться.

Волосы Амели. Они струились по ее спине, подобно золотым нитям, сияющие и здоровые — должно быть, такого цвета они были до того, как она начала умирать всерьез и Дом принял ее. Это было прекрасно. Волшебно. И по всем законам этого не могло быть. Голова ее запрокинулась, словно, умирая, Амели смотрела в небо, и на губах ее играла улыбка. Губы были розовыми, а щеки потеряли бледность и стали круглее и румянее. Она выглядела ослепительно, но, подойдя ближе, я словно бы увидел кристаллы синего и пурпурного страха в ее глазах, а позади них таилась тень чего-то мрачного, словно с последним вздохом Амели узрела нечто неприятное и неожиданное.

Все дети в Доме умерли, кроме меня. Я видел, как все они по очереди уходят, и понимал, как они ненавидят меня за то, что мое тело становится сильнее, в то время как они слабеют. Через год доктора провели новые анализы и обнаружили, что опухоли в моих почках полностью рассосались. Им не оставалось ничего другого, как отпустить меня. Мое детство, так уж вышло, продолжилось в семье опекунов.

Мои родители не захотели забрать меня. Один раз я уже сломался, и это могло повториться. Они не были готовы пойти на риск.

Как оказалось, они были правы. Шесть месяцев назад, сразу после того, как мне исполнилось тридцать пять, боль вернулась. Правительство сменилось, и лечение рака вновь вернулось в список услуг. Но не для меня. Слишком быстро прогрессирует, сказали врачи. В их глазах я увидел призраки сиделок и лифтов, ведущих в изолятор.

По большей части я слишком слаб, чтобы вставать с постели. В лучшем случае, я сижу в кресле у окна и смотрю на поля и перелески. Я думал, что готов. Думал, что нашел успокоение. Но минувшей ночью на холодную землю обрушилась первая метель за двадцать три года. К нынешнему утру весь мир выцвел до серого.

Снег продолжает падать. Я чувствую его замысел, и мне кажется, что если прикрыть глаза, я различу таящиеся в нем цвета. Он бьется в дверь, точно крылья — иногда крылья бабочек, иногда нечто более тяжелое и злое, и этот звук в равной степени наполняет меня страхом и желанием быть рядом с Амели.

Наверное, я выйду наружу. Может быть, присяду где-нибудь. И, возможно, увижу отблеск золотых прядей, прежде чем тьма накроет меня.

МАРК СЭМЮЭЛС — автор четырех сборников рассказов: The White Hands and Other Weird Tales (Tartarus Press, 2003 г.), Шаек Altars (Rainfall Books, 2003 г.), «Глипотех» (PS Publishing, 2008 г.) и The Man Who Collected Machen & Other Stories (Ex Occidente, 2010 г.), а также короткой повести The Face of Twilight (PS Publishing, 2006). Его рассказы публиковались в сборниках The Mammoth Book of Best New Horror и Year’s Best Fantasy and Horror. «Нефилимы — раса падших ангелов, это название происходит из древнееврейского языка и упоминается в Библии, — объясняет автор. — Некоторые источники переводят его как просто „гиганты“. Существует множество странных предположений относительно их сущности. Некоторые считают, что от них происходят демоны, обитающие в аду, другие полагают, что нефилимы — это древние астронавты. Кем бы они ни были и существовали ли они вообще, кроме как в воображении, мысль о них очаровала меня, в результате чего и появился следующий рассказ».

Будильник прозвонил в 7.30 утра, и он проснулся. В последовавшие за этим часы он понятия не имел, кто он, где он и что вообще значит бодрствовать. Пот покрывал его тело, он лежал и глядел в потолок, исследуя трещины и облупившуюся краску, точно составляя карту неизвестной земли.

Он не помнил, как двигаться, и для него было потрясением, когда его нога невольно дернулась. Затем он начал оглядывать комнату, с благоговением созерцая незнакомые предметы. Но проходили часы, и он все больше отдалялся от сна, парализовавшего его мыслительные процессы, и начал обретать некую ясность сознания.

Он попытался заговорить и выдавил слова:

— Я Грегори Майерс. Я Грегори Майерс.

Затем он перекатился на край постели и сел, глубоко дыша. Посмотрел на часы. Было два часа дня. Привычное ощущение жизни быстро возвращалось к нему.

Наконец он встал, накинул халат и пошел в ванную комнату. Заглянув в зеркало, он ощутил немое изумление и ужас. Его волосы стали белыми. Его кожа сделалась мертвенно-бледной. Он был похож на альбиноса.