Нил Гейман - Сошедшие с небес

Припарковав машину на поворотном круге, я попыталась оценить дом объективно. Ему было больше шестидесяти лет, внутри наверняка уже возникли какие-нибудь структурные проблемы, системы центрального отопления и кондиционирования вполне могли нуждаться в замене. Но продать его можно. Кто-нибудь наверняка его купит, со всеми недостатками. Хотя бы ради земли, на которой он стоит.

Я вышла из машины и вдохнула аромат сухой земли и сосновых иголок, который не мог, однако, перекрыть неистребимый илистый дух от речки, протекавшей невдалеке. Над ухом прозвенел москит. Почувствовав, что одежда уже приклеивается ко мне от пота, я повернулась к лесу спиной и вошла в дом.

Там было куда прохладнее, хотя кондиционер стоял на минимуме. Во многом, наверное, из-за пола — мраморного, холодного, ничем не покрытого. Бледные деревянные жалюзи — единственное изменение в интерьере, которое внесла моя мать после смерти бабушки, упразднив тяжелые шторы-пылесборники, — не пропускали в дом яркие лучи солнца Из прихожей я прошла в большую гостиную, атмосфера которой — тонкие, едва уловимые ароматы полироли, цветов, комнатного дезодоранта и еще чего-то — сразу напомнили мне, что я дома, и мне стало легче. Так бывало всегда, я всегда любила приезжать сюда. И теперь я не могла поверить в то, что мамы больше нет, а этот дом целиком принадлежит мне.

Однако дом не казался пустым. Пот высыхал на моей разгоряченной коже, и я почувствовала озноб, вспомнив данное матери обещание. Я не могла вспомнить, когда умер мистер Будро. Мне бы наверняка сказали, когда это произошло. Кажется, его не было на похоронах бабули. Наверное, его не стало еще раньше. Хотя я мало что знала о нем, у меня сложилось впечатление, что он намного старше моей бабушки, а той, когда она умирала, было уже за девяносто. Но будь он моложе ее хоть на несколько лет — хоть даже на десяток, — с тех пор прошло уже двадцать лет…

Мурашки пробежали у меня по спине, когда я представила дряхлого, сморщенного, иссохшего старика, лежащего в своих экскрементах в одной из спален верхнего этажа.

Я пообещала матери, что буду заботиться о нем.

Я заставила себя подняться по лестнице наверх, пока трусость окончательно не овладела мной. Напрягая слух в ожидании тихого стона или всхлипа, я проверяла комнату за комнатой.

Наконец, убедившись, что в большом доме никого, кроме меня, нет, я успокоилась. Правда, чувствовала я себя глуповато. Нечего сходить с ума из-за того, что моя мать в конце жизни погрузилась в прошлое.

Во всех комнатах было чисто и аккуратно благодаря экономке и отсутствию жильцов. Единственной комнатой, которая выдавала недавнее присутствие человека, была спальня моей матери: на ночном столике стоял пустой стакан, рядом с ним пузырек альтоида и книжка в мягкой обложке с закладкой — «Клуб лишенных радости». Кровать была застелена, но хлопковое покрывало сохранило вмятину на том месте, где в последний раз кто-то сидел.

Я села на то место, которое еще недавно занимала моя мать, и вдруг у меня закружилась голова от горя и усталости. Я легла, положила голову на подушку, и от слабого аромата ее духов («Шамейд») на мои глаза навернулись слезы. Просто чтобы отвлечься, я стала думать о мистере Будро, процеживая сквозь сито памяти все, что я знала о нем, в поисках хоть каких-нибудь фактов. Как же так вышло, что он остался для меня совершенным незнакомцем? Ведь он всегда был тут, все мое детство, тихий старичок, который жил в доме моей бабушки. Не помню, чтобы он часто со мной заговаривал; нас определенно ничего не связывало; не думаю даже, чтобы я когда-нибудь оставалась с ним наедине. Да и зачем? Никто не запрещал нам быть друзьями, просто это не было нам нужно. Ведь мы были даже не родственники.

Я не могла вспомнить, как он выглядел, а ведь я видела его по два-три раза в месяц все мое детство и юность. Сколько я ни рылась в памяти, его лицо упорно не возвращалось. Если в нем и была какая-то значительность, то лишь благодаря завесе скандала, которая окутывала его, по-видимому, вполне счастливые отношения с моей бабушкой. Считалось, что они не поженились из-за каких-то чисто юридических препятствий: то ли у него уже была жена, которая не давала ему развода. То ли в завещании моего деда был какой-то пункт, запрещавший бабушке новый брак. Хотя мне обе эти причины казались сомнительными. Бабуля любила мистера Будро; она была богата, а у него никого, кроме нее, не было. Как бы он жил, если бы она ушла раньше него? Или бабуля взяла с мамы такое же обещание, как она с меня только что? Кто такой мистер Будро и куда он подевался?

Когда я открыла глаза, в комнате было темно, а я чувствовала себя отдохнувшей. Глянув на часы, я сообразила, что вот-вот начнет светать, и, значит, я проспала не меньше десяти часов. Помывшись, я спустилась вниз, сделала себе чашку растворимого кофе и пила его, наблюдая, как встает из-за деревьев солнце.

Выйдя на улицу, чтобы забрать сумку из машины, я была приятно поражена свежестью воздуха. Я так давно не жила в Хьюстоне, что всерьез поверила, будто его климат пригоден для человеческого обитания лишь зимой. Сейчас был разгар лета, и мое тело реагировало на температуру окружающей среды с жадностью, которая удивила меня саму. Позже жара действительно станет непереносимой, так что я решила не терять времени и отправиться погулять немедленно, не занося сумку в дом.

Едва сойдя с подъездной аллеи, я оказалась в сумраке соснового леса Я вдыхала знакомый запах и чувствовала, как во мне поднимается ностальгия, непобедимая, словно тошнота. Запах действительно был сильный и противоречивый, свежесть мешалась в нем с затхлостью. Главными его составляющими были чистый смолистый сосновый дух и примешивающийся к нему более слабый аромат спекшейся земли, однако эту здоровую основу пронизывал и пропитывал собой гнилостный душок разлагающихся растений и стоячей воды. Ни один город из тех, в которых я бывала — ни Париж, ни Лондон, ни Амстердам, ни Гонконг, — не имел такого отчетливого аромата, который пробуждал бы давно забытые эмоции.

До той самой минуты я и не подозревала, как сильно мне его не хватало. Или какой могучей может быть тяга к родной земле.

Я как будто уловила запах живого тела, почувствовала, как пахнет другой человек — ощущение вовсе не всегда отвратительное, сколько бы ни доказывали обратное производители дезодорантов. В особенности если это пахнет родной человек.

И вдруг я ощутила такое же волнение и нервную дрожь, как в детстве, когда я отправлялась на разведку в лес.

История Хьюстона началась на берегах речки Буффало, но большинство людей, как приезжих, так и местных, не придают ей значения как водному пути. Просто река не стала центром города, столь же неотъемлемым от него, как Темза от Лондона или Сена от Парижа. Хотя, конечно, рекой ее не назовешь. Я до сих пор помню то определение, которое мы записывали на уроках истории Техаса в школе: «медленно текущий поток или ручей». Но я видела в ней нечто большее.