Нил Гейман - Сошедшие с небес

Один херувим затеял какую-то неприятную возню с радиоантенной. Другой пнул ногой в лицо абсолютно идентичного братца в споре за обладание боковым зеркальцем. Так они резвились и скакали по всей машине, но внутрь пробраться не могли. Их возня напомнила Гарри обезьян, которых он видел в сафари-парке. Он никогда не возил Эстер в сафари-парк. И никогда уже не свозит.

— Папа, папа, — сказал навигатор. — Папа, папа, — продолжал он твердить неэмоционально, даже холодно, а маленькие дети весело танцевали вокруг.

— Ах, ну разве они не красавцы! — проворковала Эстер. Взялась за ручку двери. — Впустим их?

— Нет, я прошу тебя, — сказал Гарри. — Пожалуйста, не надо.

— Нет? Ладно. — И она снова закрыла глаза. Добавила: — Мне больше достанется.

В первые дни он был очень голоден. Потом вдруг обнаружил, что голод совсем прошел. Он сомневался, что это хороший знак.

Он понимал, что херувимы тоже голодны. Почти все они улетели, видимо, решив, что не стоит пытаться вскрыть именно эту баночку сардин, — но один или парочка все время крутились вокруг, стуча по стеклам с потерянным видом. Время от времени то один, то другой из них поворачивался к Гарри и смотрел на него широко раскрытыми влажными глазищами олененка Бэмби, ну просто сама невинность, и вид такой печальный. Ангел умолял, младенческими пальчиками в перетяжечках он тер свои животик, звал.

— Папа, — подавал в такие моменты голос навигатор. Но, как бы убедительно ни изображали они голод, вид у них был по-прежнему сытый и лоснящийся, а пухлые щеки сияли здоровым румянцем.

Гарри полагал, что они, вполне вероятно, доголодаются до смерти. Но никак не раньше, чем он.

Однажды Гарри проснулся и обнаружил, что на нем сидит Эстер.

— Доброе утро, — сказала она ему весело. Вообще-то ее тяжесть должна была причинять ему страшную боль, но она оказалась совсем легкой, как перышко.

Ее лицо было совсем рядом, она разбудила его своим горячим дыханием. Развернувшиеся крылья занимали собой все пространство машины. Нимб царапал крышу. Она улыбнулась ему, обнажив зубы, и ее крылья слегка задергались.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Я знаю.

— Я хочу, чтобы ты знал.

— Я и так знаю.

— А ты меня тоже любишь?

— Да, — сказал он.

И она приблизила к нему свою голову — совсем сферическую, хотя он еще угадывал в ней черты Эстер, но это была, скорее всего, малютка Эстер, мамина и папина сладкая девочка, — она приблизила к нему лицо, и ему некуда было от нее деться, так что она могла делать что хотела. Она открыла рот. И поцеловала его в кончик носа.

Она вздохнула.

— Мне так жаль, милый, — сказала она.

— И мне тоже жаль.

— Сколько всего мы могли бы сделать вместе, — продолжала она. — Сколько мест повидать. Куда бы мы поехали, милый?

— Я думал о Венеции, — сказал Гарри. — Может, когда-нибудь мы бы туда вернулись.

— Да, — ответила Эстер с сомнением.

— А еще мы не видели Париж. Париж очарователен. Мы могли бы подняться на Эйфелеву башню. Но это все Европа. А мы могли бы съездить и в Америку тоже.

— Мне никуда не хотелось ехать, — ответила ему Эстер. — Ты ведь это знаешь, правда? Я и дома была счастлива, лишь бы ты был рядом.

— Я знаю, — ответил он.

— Я столько всего хотела с тобой разделить, — сказала она. — Всю мою жизнь. Всю жизнь. Когда я работала в магазине и там в течение дня случалось что-нибудь забавное, я старалась это запомнить, чтобы вечером рассказать тебе. И тогда я думала, что теперь у меня есть человек, с которым я могу это разделить. С моим муженьком. А нас ограбили. Оставили нам всего год. Один год. А я хотела вечность.

— Сафари-парки, — вспомнил Гарри.

— Что?

— Мы с тобой и в сафари-парке тоже не были.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Я знаю, — ответил он.

Ее глаза увлажнились, стали большими и блестящими, как у олененка Бэмби.

— Я хочу, чтобы ты запомнил меня правильно, — сказала она. — Не окровавленной. Не перемолотой в автомобильной катастрофе. Помни меня такой, как я была. Надеюсь, что веселой. Полной жизни. Я не хочу, чтобы ты испортил эти воспоминания.

— Да.

— Я хочу, чтобы ты продолжал. Чтобы ты жил свою жизнь без меня. Чтобы тебе хватило на это мужества.

— Да. Ты ведь убьешь меня, правда?

Она не отрицала.

— Сколько всего мы могли бы сделать вместе. Сколько детей родить. — И она показала рукой на единственного херувима, слегка покачивавшегося за окном. — Всех этих детей.

— Наших детей, — сказал Гарри.

— Небеса полны наших нерожденных детей, — сказала Эстер. — Твоих и моих. Твоих и моих. Милый. Разве ты не знал этого? — И ее крылья задрожали при этой мысли.

Она снова склонила к нему голову — но нет, все еще нет, поцелуи, и только, еще один любовный поцелуй.

— Все будет не так плохо, — сказала она. — Обещаю. Сначала будет чесаться, просто дьявольски. Но это пройдет. А потом ты станешь легким, как облачко. Как перышко.

Она с треском сложила крылья.

— Еще не привыкла, — улыбнулась она. А потом слезла с него и откинулась на своем кресле. Шея перекручена, руки и ноги торчат в разные стороны — совсем не привлекательно. А потом она уснула. У нее появилась привычка спать с открытыми глазами. Гарри это не нравилось, у него прямо мурашки по спине бежали, глядя на нее.

Снова кто-то забарабанил в стекло. Гарри раздраженно оглянулся. Это был последний херувим. Глядя на него, он кричал, точно новорожденный, и тер свой животик. Гарри почему-то хотелось верить, что это тот, самый первый, херувим, что он сохранил ему верность. Хотя никакого способа отличить их одного от другого он не знал. Вот опять стучит, просит. Такой голодный.

— Папа, — сказал навигатор.

— Сынок, — отозвался Гарри.

— Папа.

— Сынок.

Гарри приоткрыл окно. Малыш тут же возбудился, начал совать в щель свои пальчики.

— Одну минутку, — сказал Гарри и даже слегка засмеялся — и еще раз крутанул ручку, так что даже сморщился от боли, но это ерунда, он уже привык. — Потихоньку, — сказал он голодному ребенку. — Потихонечку. — И он высунул руку из машины.

Однако первым инстинктивным желанием его малютки-сына было не укусить, а приласкаться. Он терся лицом о ладонь Гарри и даже мурлыкал, по крайней мере, звук очень походил на мурлыканье. Прошло добрых пять секунд, прежде чем он вонзил в его плоть свои зубы.

И тогда Гарри схватил его рукой за горло. Херувим удивленно сглотнул.

— Папа? — спросил навигатор. Херувим пораженно моргал, как тогда, когда копировал выражение лица Гарри при первой встрече, и Гарри подумал, «Это я научил его, я научил моего мальчика». И он сильнее сжал руку. Толстые щечки выпятились еще сильнее, и голова стала похожа на шар, готовый лопнуть. Тогда он притянул к себе малыша так быстро, как только мог, и несколько раз ударил его головой о стекло — бац, бац, бац; боль в руке была нестерпимой, но это было даже хорошо, ему нравилась эта боль, она была ему желанна; еще раз бац, и тут что-то хрустнуло, надломилось, навигатор спокойным, без эмоций, голосом произнес «Папа» и замолк навсегда.