Эми Хармон - Другая Блу

– Тебе больно? – тихо спросил он, услышав звук.

– Нет, – прошептала я в ответ. Это было неправдой, но объяснять оказалось слишком сложно.

– Я тебя разбудил?

– Нет, – повторила я. Тишина усиливала звуки в комнате и за стеной. Что-то ехало по коридору, скрипя колесами, кто-то шаркал ногами по линолеуму. Медсестра зашла в комнату напротив, жизнерадостно спросив: «Как мы тут поживаем?» И я поймала себя на том, что пытаюсь различить среди звуков один тот самый. Изо всех сил прислушиваюсь, не раздастся ли детский плач. Мысленно я уже была в палате, где лежал ребенок, о котором никто не спросил.

– Ты держал ее на руках? – вдруг спросила я. Уилсон выпрямился в кресле, пытаясь рассмотреть мое лицо в сумраке комнаты.

– Нет, – в свою очередь, ответил он. Опять тишина.

– Уилсон, она же совсем одна.

Он не стал возражать, что Тиффа уже едет или что за моей малышкой приглядывают врачи и сейчас она наверняка уже спит. Вместо этого он встал и подошел к моей кровати. Свернувшись калачиком, я лежала лицом к нему, и он опустился на корточки, чтобы оказаться со мной на одном уровне. Мы молча разглядывали друг друга. А потом он кончиками пальцев нежно коснулся моей щеки. Такой простой жест, но он стал последней каплей. Я разрыдалась, уткнувшись в подушку, чтобы не видеть эти потемневшие глаза, светящиеся пониманием. Но тут я почувствовала, как он ложится на узкую кровать и притягивает меня к себе. Он ничего не говорил, только время от времени гладил меня по голове или укачивал, позволив моему горю вылиться слезами.

Один раз заглянула медсестра, но тут же вышла. Уилсон даже не попытался встать или вернуться в свое кресло в уголке.

– Ты так и не закончила ту сказку, – пробормотал он позже.

– Какую?

– Про охотника и девушку со звезд. Они жили долго и счастливо?

– Вот ты о чем, – уже почти засыпая, вспомнила я. – Нет… не совсем. Она осталась с ним, и у них родился ребенок. Они были счастливы, но девушка скучала по звездам. – Я остановилась, борясь с сонным оцепенением. Но продолжила, говоря все тише и тише. – Она хотела повидаться с семьей. Сплела большую корзину и собрала подарки для родных, диковинки с земли, которые на звездах не найдешь. Она поместила корзину в волшебный круг, положила туда подарки и своего сына и сама забралась в корзину. Потом она спела песню, которая поднимала корзину в небо. Белый Ястреб услышал песню и выбежал на полянку, но опоздал. Его жена и ребенок исчезли. – Я почувствовала, как сон уносит меня из реальности, мысли путались от изнеможения, мешая говорить. Не знаю, приснилось мне или нет, но голос Уилсона тоже сонно прошептал:

– Дурацкая сказка.

Я улыбнулась, но ответить уже не смогла.

Тиффа и Джек добрались до больницы около пяти утра. Уилсон в какой-то момент перебрался в кресло, пока я спала, и поговорил с ними по телефону. Они позвонили, когда уже были у входа, и он пошел их встречать. Заглянувшая медсестра проверила мое состояние и померила давление. Мне не терпелось поехать домой, так что я уже оделась и ждала только, пока меня отпустят, когда услышала легкий стук. Тиффа просунула голову в дверь и окликнула меня.

– Блу, к тебе можно?

Я кивнула, и они с Джеком вошли в палату, держась за руки. Тиффа зачесала свои кудряшки назад, но все равно ухитрялась выглядеть элегантно и собранно. А Джек, наоборот, измученно. Они прождали в аэропорту почти всю ночь и утро, пока полеты не возобновили. Но они оба широко улыбались, а Тиффа даже легонько дрожала. Без предупреждения она тут же оказалась рядом и уже обнимала меня, моментально разрыдавшись. Джек обнял нас обеих и тоже зашмыгал носом. В груди защемило, а в горле встал комок, мешая дышать. Я сидела настолько неподвижно, насколько могла, будто одно движение – и мой самоконтроль исчезнет. Мысленно повторяла алфавит задом наперед, глядя за спины Тиффы и Джека. Уилсон стоял у дверей. Я посмотрела на него, но тут же отвела взгляд. Попытки отвлечься не помешали услышать искренние благодарности Тиффы.

– Она прекрасна, Блу. Просто потрясающая. И так похожа на тебя… и это так здорово, – прошептала Тиффа, всхлипывая. – Спасибо тебе, Блу.

Мне пришлось отодвинуться. Ради собственного спасения. Они отпустили меня, но Тиффа взяла меня за руки. Похоже, льющихся по щекам слез она даже не замечала. Надо же, как можно спокойно плакать, без стеснения или смущения.

– Мы хотим назвать ее Мелоди. Так звали маму Джека, и мне всегда нравилось это имя. – Тиффа взглянула на мужа, который ободряюще ей кивнул. – А второе имя будет Блу, если, конечно, ты не возражаешь.

Мелоди Блу. Красивое имя. Я едва заметно кивнула, не доверяя голосу. Потом кивнула снова, уже заметнее, и постаралась улыбнуться. Тиффа снова притянула меня к себе и стиснула в объятиях.

– Ты подарила мне то, чего я никогда бы не попросила у тебя. Обещаю, я буду самой лучшей мамой. Не идеальной, конечно. Но я буду любить ее всем сердцем, и это у меня точно получится. Когда она подрастет, я все ей о тебе расскажу. Какая ты храбрая, и как ты ее любишь.

У меня вырвался стон, и я беспомощно вздрогнула, не в силах больше сдерживать лавину горя, копившуюся внутри. Я захлебывалась рыданиями, потеряв дар речи. Джек снова обнял нас, и мы стояли, поддерживая друг друга, а горе и благодарность сплетались в невидимые нити между нами. Впервые я обратилась с молитвой. С молитвой к Великому Духу, в которого верил Джимми. С молитвой к Богу, который создал жизнь и позволил мне, в свою очередь, дать жизнь другому существу. С молитвой за дитя, которое никогда не назовет меня мамой, и за женщину, которую назовет. Я просила, чтобы он забрал мою боль, а если не сможет, то пусть заберет любовь. Потому что боль и любовь смешались воедино так, что уже не разделить. Может, если бы не любовь, то было бы не так больно. Я почувствовала, как Уилсон поднимает меня на руки, подхватив в тот момент, когда Тиффа и Джек наконец меня отпустили.

Когда меня выписали, Уилсон отвез меня домой, помог устроиться в кровати и остался со мной еще на одну ночь. Он ни разу не пожаловался, не говорил банальностей и слов сочувствия. Он просто был рядом, когда был мне так нужен. И я рассчитывала на его поддержку даже больше, чем могла себе позволить. Я не давала себе об этом думать или сомневаться. И с благодарностью приняла его заботу, запретив себе заниматься самокопанием.

Чем больше проходило времени, тем больше отдалялся Уилсон, и мы вскоре вернулись к тем отношениям, что были до рождения Мелоди. Я почти сразу вышла на работу в кафе, вернулась к резьбе по дереву. Но двигаться дальше было не так-то просто. После рождения Мелоди я перевязала грудь, как мне показали в больнице, но было все равно больно, молоко сочилось, и я просыпалась на мокрых простынях, в прилипшей ночной рубашке. Принимать душ тоже было ощущением не из приятных, тело казалось чужим, и я не могла даже видеть себя в зеркале. Этот живот, который с каждым днем становился все более плоским, увеличившуюся грудь, к которой должен был прижиматься детский ротик, и пустые руки, которые уже никого не обнимут. Бывало, что я забывалась и по привычке гладила живот, тут же вспоминая, что оставшаяся выпуклость – уже не ребенок. Но я активно двигалась, да и молодость брала свое, так что физическая форма быстро восстановилась. И едва заметные растяжки на коже вскоре остались единственным напоминанием. Они казались мне прекрасными. Драгоценными.