Эми Хармон - Другая Блу

– Я не собирался скрывать это, – произнес Уилсон, умоляюще глядя на меня своими серыми глазами. Я отвернулась, не желая ничего знать. Но он не собирался так просто сдаваться и коснулся моего подбородка, поворачивая к себе, требуя выслушать. – Да, я должен был сказать, но промолчал. Признание казалось неуместным, не ко времени. А потом стало слишком поздно. И, по правде сказать, мое усыновление в данной ситуации значения не имеет.

– Не имеет значения? Как ты можешь так говорить? – возмутилась я, вырываясь. Будто его мнение когда-то не имело значения. Он стал самым важным человеком в моей жизни. Искупление, развязка, разоблачение, теперь вот значимость. Я запустила руки в волосы.

– Я же блуждала вслепую, пытаясь разобраться. Через несколько дней родится мой ребенок, а ты считаешь, что твое собственное усыновление не имеет к этому отношения? Твое мнение могло бы изменить вообще все!

– Именно так. Но вместо этого ты сделала свои собственные выводы, сама приняла решение, и так и должно быть.

– Но ты сказал, что я совершила ошибку, – прошептала я, пытаясь не заплакать снова. Пыталась вернуть ту злость, что чувствовала раньше, но она осталась где-то между уборной и машиной и отказывалась возвращаться.

Уилсон подвинулся ко мне и взял мои руки в свои, повернувшись в мою сторону, насколько позволял руль.

– Блу, все то, что с нами происходит, стало для меня своего рода открытием.

Я постаралась выкинуть из головы мой список слов с преобладающим количеством «р».

– Как и любому человеку, мне нужно было знать, кто я. Мои родители поняли это, и, в отличие от твоей ситуации, в моей жизни не было секретов. Я все знал… кроме причины. Я так и не понял, почему моя биологическая мать приняла это решение. Всегда считал, что если бы меня по-настоящему любили, то не отдали бы никому. Но, глядя на тебя, на твои решения, думаю, я наконец понял, что ошибался.

Я не отводила взгляда от наших рук, от соприкасающихся пальцев. И не могла поднять на него глаза. Особенно когда он говорил настолько личные вещи, и так искренне, что смотреть было почти физически больно. Уилсон продолжил, несмотря на срывающийся от эмоций голос.

– Любить кого-то – значит ставить его потребности выше своих. Несмотря ни на что. Ты как-то дошла до этого сама. Будь я проклят, если знаю, как. Так что нет. Я не думаю, что ты совершаешь ошибку. А думаю, что ты – потрясающая девушка. И когда мы доберемся домой, я позвоню Дженни Вудроу. Она заслужила благодарность за то, что любила и отпустила меня, пусть я и поздно это понял.

Несколько мгновений мы молчали, давая эмоциям улечься, держась за руки, позволив теплому воздуху затуманить стекла машины.

– А что сказал тот старичок? – тихо спросила я.

– Он посоветовал не волноваться. Сказал: «Женщины плачут. Если она плачет из-за тебя, значит, все еще любит». – Уилсон постарался воспроизвести дрожащий старческий голос. Взглянул на меня и шутливо подмигнул. – И добавил, что волноваться буду, когда перестанешь.

Я не смогла выдавить ответную улыбку и быстро отвернулась. Это мне следовало волноваться. Не потому, что перестала плакать, а потому, что начала. Тот старичок все прекрасно понял.

Мы попробовали переждать ливень, но он так и не остановился. Выехали снова на дорогу, продираясь сквозь дождь и начавшийся снег еще три часа. В Боулдер-Сити снега почти никогда не бывало, но сейчас мы находились гораздо севернее Лас-Вегаса, а в Рино это было обычное дело. Хотя в октябре все же нет. Путешествие затягивалось, и мне становилось все тревожнее. Жаловаться и беспокоить Уилсона не хотелось, но спину и низ живота сводило судорогами с самой остановки. Может, это из-за стресса, или всех этих мыслей, не дающих ни минутки покоя, или же просто пришло время. На две недели раньше, но это даже преждевременными родами не считалось. Наоборот, полный срок. И меня не покидало подозрение, что начались схватки.

– Остановимся, как только увидим отель. Нам ехать часа три, а может, и больше при такой скорости, так что с меня хватит, – вздохнул Уилсон, прищурившись и пытаясь разглядеть дорожные знаки.

– Нужно ехать дальше, – возразила я, вцепившись в подлокотник от очередного спазма внизу живота.

– Почему? – Он не повернулся ко мне, сконцентрировавшись на дороге.

– Потому что мне бы очень не хотелось рожать в мотеле «Супер-8».

– Черт возьми! – Он дернулся в мою сторону с круглыми от ужаса глазами.

– Мне не больно. Почти нет. Просто неприятно. И так уже три часа. Просто езжай дальше, и все будет хорошо.

Следующие три часа оказались самыми длинными в моей жизни, да и Уилсона тоже. У него побелели губы, а когда мы наконец различили огни Вегаса, маслянисто растекшиеся по ветровому стеклу, точно радуга в кромешной тьме, он выглядел совершенно измученным. Я считала время между схватками, они стали равномернее, интервал сократился до пяти минут, и стало гораздо больнее. Сколько еще они будут продолжаться и что все это значит, я не представляла. Но мы оба слишком вымотались, чтобы ехать домой и ждать, пока не станет еще хуже. Добраться до больницы уже было подвигом. Где-то вода стояла по колено, а дождь все не утихал.

Мы заехали на парковку; я даже ремень безопасности не успела отстегнуть, а Уилсон уже открывал дверь с моей стороны. Вместе мы добрались до родильного отделения и выдохнули, совершенно без сил, но довольные, что справились. Картинки родов в машине и на шоссе не покидали нас все эти три бесконечных часа. Уверена, когда Уилсон сдал меня на руки бойкой блондинке, прямо-таки излучающей профессионализм, то вздохнул с облегчением. Она определила меня в палату, выдала больничную рубашку и пообещала вернуться через минуту.

Уилсон пошел к двери. Глядя, как он уходит, я почувствовала нарастающую панику. Страх придал мне храбрости.

– Ты останешься со мной? – выпалила я, чувствуя, как от стыда за эти слова загорелись щеки. Но я их сказала, и не жалела об этом. Он замер, взявшись за дверную ручку.

– Пожалуйста. – Не знаю, услышал ли он эту мольбу, но я закрыла глаза, чтобы не видеть его реакцию. Боялась, что он отшатнется, отведет взгляд, начнет подбирать отговорки.

Кровать просела, и, распахнув глаза, я увидела его, сидящим на краешке. Его брови слились в одну линию, в глазах плескалась тревога. Но он не дернулся, не отпрянул, не разорвал зрительный контакт.

– Ты уверена?

– Я не смогу одна… я бы не просила… но… у меня… больше никого нет. – Я закусила губу, заставляя себя остановиться, потому что уже готова была его умолять, забыв про всякий стыд. Выражение его лица смягчилось, беспокойство в глазах тоже постепенно исчезло.

– Тогда я останусь. – Он взял меня за руку и крепко сжал. Его ладонь была широкой и прохладной, на кончиках пальцев ощущались мозоли. Облегчение было настолько сильным, что я даже не смогла сразу ответить, боясь, что потеряю самообладание. Я благодарно уцепилась за него обеими рукам. Через несколько глубоких вздохов я прошептала слова благодарности, чувствуя очередной приближающийся спазм.