Алексей Захаров - Солнцепёк

Это Гаврош облюбовал наш садовый участок. Первое время он по подвалам перебивался, а после «брошенный город» открыл и на даче поселился, в запущенном бревенчатом домике с односкатной крышей и маленькой ржавой буржуйкой внутри. Все ж лучше, чем по чахоточным подвалам скитаться – природа, и безопаснее, и от милиции подальше.

Гаврош в школе, конечно, не учится. Из всей нашей компании только я один занятия посещаю. Конечно, когда каникул нет. И Олеся тоже учебу забросил. Это ведь он меня с Гаврошем познакомил. Мы-то с Олесей закадычные друзья еще с первого класса. Раньше мы с ним в соседних подъездах жили и учились в одном классе, но потом мои родители купили в другом районе квартиру, и мы переехали. Понятное дело, дружить мы после моего переезда не престали, разве что пореже видеться начали, но это ведь для настоящей дружбы совсем не помеха.

Иногда я думаю, что лучше бы родители не покупали нам новую квартиру. Мы бы тогда с Олесей продолжали по-прежнему каждый день встречаться. А так… Олеся – он хоть и головастый, в смысле, что умный и смекалистый, и книжек всяких много читает, но все равно нет-нет, да и совершает глупость на ровном месте. Как малый ребенок. Вот из одной такой глупости Олеся и сделался инвалидом. У него ведь левой кисти совсем нет. В том месте, где у обычного человека запястье находится, у Олеси рука заканчивается уродливым багровым узлом. А бок, шея и щека левая у него оплавленные и сморщенные, точно побывавшая в костре резина. Весь в рубцах он, в общем. Как-то еще повезло – глаз не высадило… Это Олеся в конце седьмого класса самодельную бомбу смастерил. Смешал целую гору серебрянки с марганцем и через пробитую дюбелем дырочку засыпал получившийся «порох» в пустой аэрозольный баллончик. Потом приладил фитиль из селитрованной бумаги, зажег и бросил баллон на безнадзорной строительной площадке. Сам он, разумеется, сперва предусмотрительно спрятался в укрытие, но затем Олеся все же дал маху. Вот постоянно его нетерпение подводит! Нет, чтобы подождать чуточку! Мы ж с ним столько раз до этого газеты селитровали, а после ракеты из фольги крутили и запускали их на школьном стадионе сотню, а может даже и больше раз. Короче, много, очень много раз. Он ведь знал, что газета не вся равномерно проселитровывается. Попадаются в середине такие участки, которые плохо пропитываются раствором, а значит, и не горят потом толком, шаят лишь еле-еле и дыма почти не дают. Вот и тогда также. Олеся решил, что фитиль в бомбе весь выгорел, и она не сработала. Он выбрался из-за штабеля досок и пошел смотреть эту чертову бомбу, а она тем временем, оказывается, тлела тихонечко, незаметно. И когда Олеся взял баллончик в руку, бомба шарахнула и изуродовала его с головы до ног. Олеся после этого шутить принялся, что, мол, до взрыва бомбы он левшой был, а затем мгновенно в правшу превратился. Мол, до этого учителя в школе много раз пытались его на правую руку переучить, да у них ничегошеньки не получилось, а оказывается, им всего-то нужно было одну вещь с ним сотворить – левую кисть оторвать. И только-то! Шут гороховый… Я-то понимаю, почему он так шутит. В его обстоятельствах остается одно из двух: либо открыто над собою подсмеиваться, мол, мне все нипочем, все трын-трава, либо раскиснуть, жертвою стать. Но последний вариант был не для Олеси, уж я как никто другой из всех людей на земле это знаю, зуб даю.

А на школе он жирный крест поставил. После больницы Олеся еще походил в нее месяца полтора и затем бросил. Его в ней разные тупые придурки обидно дразнить принялись. И даже некоторые девчонки тоже. Те, что кривляки задавалистые и наглячки. Те, которые сами из себя ничего не представляют, а лишь обожают перед другими повыставляться, да около школьных заводил без конца вертятся. Так вот, эти тупицы Олесю Клешней прозвали, потому что у него после взрыва только одна рука осталась. Олеся на первых порах терпел, сколько мог, затем уроки пропускать начал, а после и вовсе плюнул на школу и прекратил посещать занятия. Я понимаю, подсмеиваться над собой в моем или Пашкином присутствии – это одно, а сносить оскорбительные насмешки от всяких кретинов сухомозглых, которые только и могут похвастать тем, что у них две руки и ничем больше, совсем другое дело.

Школу-то он бросил, но книжки по-прежнему продолжает читать. Я ни одной книжки не знаю, какую бы Олеся не прочел. Нет, в самом деле. Он их мигом проглатывает, даже те, что очень толстые и заумные. Я этим даже горжусь, ну, в смысле, я горд, что мой друг, Олеся, такой начитанный. Большинство тех недоумков, что каждый день в школу ходят и примерными учениками считаются, этакими хорошистами и благополучными, те, которые Олесю Клешней обзывали, они и сотой части из того, что прочитал Олеся, в руках не держали. А туда же, выше всех себя мыслят! Олеся нам с Гаврошем иногда рассказывает что-нибудь из прочитанного. У него, конечно, не очень гладко выходит, он часто путается и сбивается, оттого что стремится изложить все разом и поскорее, но нам его рассказы все равно нравятся. Хорошо так иногда, сидим вместе у костра на нашей даче и слушаем Серегу.

Ах да… мы его Олесей прозвали из-за того, что фамилия у него Олесенко, а так-то Олесю зовут Серегой. Обычный пацан, как и я, как Пашка, ну, может, чуть сутулый, да разве что рука у него всего одна и лицо сплошь в ожогах.

А меня окрестили Наглым. Это не потому, что я действительно нахальный или беспардонный какой-нибудь, нет, ничего подобного. Наоборот, я всю жизнь был немного застенчивым. Не то, чтобы робким или затюканным каким, нет, просто слегка стеснительным. Есть же стеснительные люди, которые не лезут вперед всех. Не ходят в любимчиках у классной руководительницы или завучихи. Не клянчат у богатых одноклассников сотовые телефоны, чтобы поиграться, не торопятся стать на первые места в центре при фотографировании на память и не хватают раньше других лучшие куски торта во время праздничных чаепитий в школе в честь восьмого марта, например, или окончания учебного года. Есть же такие. Вот я такой. Однако мой отец считает, что я не столько стеснительный, сколько в моем характере присутствует чувство собственного достоинства. «Ему свойственны индивидуальность и самодостаточность, а чувство толпы, наоборот, претит», – говорит про меня он. Не знаю, может и так… А Наглым – это меня Олеся прозвал из-за одной истории, которая приключилась в начале нынешнего лета.

У моих деда с бабкой, маминых родителей (другая моя бабушка, которая по отцу, далеко от нас живет, в Саратове), есть дача за городом, в сухом, незаливном, месте. Раньше я по пол-лета на ней проводил, на велосипеде гонял, ходил с соседским Ванькой на лог купаться, карасей желтых ловил, за грибами в ближайшие колки ездил. Так вот однажды, в середине июня, я шатался по нашему саду, изнывая от жары и несусветной скуки. Дед с бабулей спрятались от солнца в дачу, телевизор в ней смотрели и носа наружу не показывали. Вокруг, на соседних участках, тоже не было ни души. Ванька как назло куда-то подевался. На лог меня дед не пустил из-за того, что я накануне без спроса умотал на пляж, и они меня обыскались. А купаться хотелось – сил не было. Одним словом, тоскливый день выдался, надо прямо сказать. Скучища конкретная. И я, не зная, чем бы заняться, лазил от безделья под яблонями и смородиновыми кустами, думая отыскать в них нашего кота. Демьян любил в знойный день в тени поваляться. Бывало, распластается между кустами смородины и лежит целые часы напролет, пока не надоест ему. Но в смородине я Демьяна не нашел, все обшарил. И в середине кустов, и по краям, и возле забора. Последняя надежда оставалась на то, что он, жук, в сарае спрятался. В сарае всегда прохладно и сумеречно, и мыши к тому же в избытке водятся. Демьян туда тоже частенько забирается. В общем, и в сарае я посмотрел, но и там я этого бездельника не обнаружил. Кот как сквозь землю провалился. Тогда я решил, что он где-то по окрестным дачам шатается. От нечего делать я немного порылся в дедовских инструментах на стенных полках и уже, смирившись со своей участью, собрался было пойти в дом телевизор смотреть, но тут вдруг услышал громкие всплески у нас за сараем. А сарай, надо сказать, задней стеной примыкает к низенькому, по пояс, заборчику, отгораживающему наш участок от соседского сада. Ну, мне, естественно, интересно сделалось, что у соседей там такое творится, что за «День Нептуна»? Еще пять минут назад у них полнейшая тишина стояла, и никого не было видно, а теперь вовсю вода плещется, точно детсадочные дети балуются. Я и выбрался из сарая, да потихонечку высунулся из-за угла. Честное слово, я не ожидал увидеть то, что увидел. Правда – правда! Нет, хоть чем поклянусь! Чего ради мне врать-то?! Я если б заранее знал, что увижу подобное зрелище, я и сказал бы: мол, заранее знал. Но я же ни сном, ни духом. С места мне не сойти! Выглянул я, значит, из-за угла, без всякой мысли, а она сразу ругаться взялась, словно я заблаговременно в курсе был, что она придет принимать ванну. В общем, всплески те – это наша соседка купанье себе в железном баке устроила. Да еще к тому же она голая вся была. То есть я хочу сказать – совсем голая, без ничего. Соседку нашу Татьяной Николаевной зовут. Ей лет тридцать семь, наверное, или, может быть, тридцать пять, она в областной больнице окулистом работает. Одинокая, без мужа. Ничего такая, фигуристая – не толстая и не худышка, она мне давно нравится. Среднего роста, волосы у нее прямые, светлые, и лицо в моем вкусе. Честно признаюсь, когда Татьяна Николаевна по своему саду в купальнике ходит, я в ее сторону всегда потихоньку посматриваю – любуюсь ее ладной фигурой и грациозной походкой. А тут она – с ума можно сойти, – передо мною голая! Бак низкий, ей чуть выше колена, вот она вся и была снаружи, как на картинке. Я как увидел ее, так и застыл на месте. Может, если бы этого со мной не стряслось, Татьяна Николаевна не успела бы меня заметить, а так, понятное дело, она руками закрылась и в воду тут же осела. И корить меня начала, мол, какой я нахал и бесстыдник. Взялась грозиться, что нажалуется моим родителям, расскажет им, как недостойно их сын поступает. Какой я бесстыжий и наглый. А почему я бесстыжий?! Она посреди бела дня без ничего в баке купается, а я, значит – наглый?! Бессовестный?!