Анна Птицина - Iстамбул

«Милый Светик… милый Светик… – Саша возвращался в дом Валеры, не замечая, что шмыгает отчего-то вдруг ставшим заложенным носом и моргает сверх меры щиплющими по непонятной причине глазами. – Такая же была свежая… аппетитная… румяная, с сияющими от счастья глазами… с ямочками на щеках… красавица…»

Он не хотел видеть образ повзрослевшего и уже чуть состарившегося Светика, ошеломившего его при случайной встрече. Образ непорочной милой девочки, образ Светика из детства и образ отчаянной Любаши, попытавшейся наивной хитростью заманить его в свои пока ещё неопытные сети, объединился у него в единое целое. Прелестная девочка, девочка-мечта, счастье, надежда, девочка-мгновение – чуть сморгнёшь, и мимолётная молодость уже превращается в дымку, через которую проступают морщинки, зрелость, преждевременная старость… Нет, это несправедливо! Так не должно быть!

Вернувшись в дом, уже ходящий ходуном от безудержного веселья и вседозволенности, Саша подошёл к столу, налил себе полный стакан водки и, не отрываясь, выпил всё до дна. Услышал одобрительный кряк – мужики, улыбаясь, тоже потянулись за стаканами. Разбегающимися в разные стороны глазами Саша смог увидеть Толяна, что-то возбуждённо обсуждающего с двумя другими парнями – кажется, Михой и Серёгой, а также пожилого мужика, уже почти седого.

Он встряхнул мутной головой – нет, точно в этой кучке одни мужики, а ведь он был уверен, что Толян забавляется сейчас с толстой блондинкой…

– Ну что, Санёк? Давай-ка в люлю. – Встал Толян, видя, что Саша еле держится на ногах. – Эка тебя…

– Подожди, – Саша заупрямился.

– Ну? – Ласково поглядел на него почти трезвый Толька Парамонов, а на самом деле будто папаша Тольки Парамонова, на которого тот шибко был похож в детстве.

– Толян, ты?

Парни заржали, а старик, прищурившись на Сашу, сказал:

– Нет, не помню.

Саша дёрнулся в сторону старика:

– А ты кто?

– Дед Мороз, – засмеявшись, ответил тот.

Парни опять заржали. Саша махнул на них рукой и побрёл в сторону своей спальни, поддерживаемый Толяном. Перед тем, как улечься, Саша ещё успел поерепениться, отталкивая Толяна и вопя:

– Выпить хочу! Хочу – и всё!

Но Толян был несгибаем:

– Хватит.

И Саша, чувствуя, что уже проваливается в сон, но желая ещё поцепляться за незакончившийся мальчишник, строго спросил, отчего-то вдруг вспомнив про кусок золота из найденного клада:

– Ты обещание своё помнишь, Толян?

– Помню, помню.

– Смотри. Где золото?

– Тс… что кричишь? Всё путём.

– Где, спрашиваю. Покажи.

– Бес знает, – хохотнув, ответил Толян и укрыл друга одеялом.

Саша состроил презрительную гримасу от непонятного юмора, тут же сдвинул строго брови:

– Бес, говоришь? Какой, к чёрту, бес?

– Обыкновенный, Санёк. С рожками, с хвостом. Спи, гигант русской мысли. Историческая наука не простит нас, если с тобой что случится.

Саша, заулыбавшись, расслабился и в тот же момент потерял связь с окружающим.

Намёк на то, что мысли Саши всегда направлены в историческое русло, имел под собой веские основания. Действительно, заинтересованный и пытливый взгляд в прошлое, которое он неизменно связывал с настоящим и будущим, делал Александра незаурядным мыслителем и человеком, способным нестандартно взглянуть на общеизвестные вещи, если обнаруживались какие-то новые штрихи или подробности, противоречащие устоявшимся понятиям. Вот и теперь, после того, как у него в руках побывала вещь, каким-то образом связанная с ушедшей в небытиё царской династией, все мысли, независимо от того, чем он занимался и о чём в данный момент думал, всё равно крутились вокруг того, что его волновало.

А волновало его прошлое России, вовсе не такое уж отсталое и позорное, как принято считать. И поносимая, особенно в советские годы, монархическая власть, вполне благотворно управлявшая Россией, тем более в последние годы перед своим концом. Перед Октябрьским переворотом (Октябрьской революцией) Россия, как никогда, окрепла. Как никогда, стала богатой, намечались прорывы во всех отраслях экономики, науки, искусства. Нет же, какие-то силы сломили махину, подточили устои общества. Это сказки, что верхи не могли больше жить по-старому, а низы не хотели. Власть сменилась посредством огромного вливания денег. А вот кому это было надо? Уж точно не низам, которые всего-то с полсотни лет, как избавились от рабства, а теперь вверглись в пучину невиданной нищеты и бесправности.

Революцию вершила горстка людей. А лишённый нормальных заработков пролетариат (ввиду развала экономики), конечно же, с лёгкостью подхватил красивые демагогические лозунги, тем более новая власть цинично именно их, пролетариев, объявила новыми хозяевами всего и вся. Как не вспениться одурманенным мозгам?

А вот бесславный и действительно закончившийся подлым, незаконным расстрелом всей Семьи конец династии, всячески замалчивался. Сначала громко растрезвонив, попытались потом скрыть расстрел, попытались уничтожить трупы, улики. Но не получилось так, как рассчитывали первоначально. Ходили разные слухи, версии. Разговоры стихали, снова всплывали, и снова захлёбывались в домыслах, догадках, неверно пущенных слухах.

Все эти многочисленные «якобы», «будто бы», «по слухам», «по легендам», по тому, что хочется, но не можется, потому, что получается, но не хочется, мешали пытливому уму поставить окончательную точку в деле конца династии Романовых, что поспешили уже сделать российские (да и зарубежные) историки.

Сашины мысли всколыхнулись от прикосновения к вещи, касающейся царской власти. Замечая или не замечая этого, но он жил как бы двойной жизнью. Той, столетней давности, и этой, жизнью русского человека XXI века. Той, которую часто покрывают ложью в угоду политике ли или устоявшемуся брэнду России, как огромной отсталой страны, и этой, современной, тоже не бесспорной, творящейся у нас на глазах историей.

Прошлое, настоящее, будущее… Сашины мысли без устали ворошили всё, что он когда-то читал, что он когда-то знал о том времени, когда была расстреляна семья последнего русского императора Николая II.

По следам перехваченной ещё 17 июля 1918 года у большевиков шифровки о расстреле всей Семьи, в штабе Белой армии, сразу после освобождения от красных Екатеринбурга, срочно организовывается следственная комиссия. Рвение – небывалое. Возмущение, праведный гнев, жажда вскрытия гнусной тайны о беззаконном расстреле, слёзы раскаяния и горя – не успели… опоздали…

Где ж всё это было раньше, господа? Когда отвергнутые, униженные, отрёкшиеся добровольно от власти ещё были живы? Когда живы были четыре девушки-принцессы? Больной мальчик, не претендующий больше ни на что, кроме оказания медицинских услуг? Не успели? Опоздали? Бог вам судья, господа. Ему виднее.