Арслан Сирази - Зикр Назира

Хорошо знавший строение тела, он представлял, что произойдёт – вначале суставы вытянутся до предела, а затем вырвутся из своих углублений, таща за собой вены и жилы, и, при очередном повороте колеса, оборвутся. Тогда придёт время смерти. Но он сам к тому времени, скорее всего, будет без сознания. Лишь бы успеть, лишь бы собраться с силами, чтобы обратиться к Всевышнему. Когда его кожаными длинными ремнями привязывали к орудию, он шептал про себя зикр, стараясь пропеть его, расположить слова в верном порядке, но испуганный язык никак не мог успокоиться, прячась за зубами.

Назир, знал, что не готов ни к боли случайной, ни к той, что причиняют люди друг другу с умыслом, но с удивлением осознал, что может размышлять о своих страданиях, даже слушая, как щёлкает поворотное колесо. Он словно видел, как в суставы его всунули острый и длинный клинок, и при каждом новом щелчке он расщеплялся на десятки, на сотни других, и каждый резал свою часть тела.

– Что ж, суфий, теперь, когда тело твоё растянуто, растянется ли так же и твой язык? – голос шейха доносился из другого мира, отделённого временем и пространством.

– Аллах… – Назир шумно сглотнул жаркую, клейкую слюну, – всемилостив.

И замолчал. И услышал в ответ то, чего боялся больше смерти, больше упрёков отца, больше гнева Аллаха:

– Ещё, – и тут же ощутил, как стальное дерево внутри него отращивает новые ветви, проникает в новые закоулки тела, о которых он даже и не думал никогда.

Тогда Назир закричал, выискивая запасы дыхания для того, чтобы хоть как-то облегчить страдания.

– Что… ты… должен… был… сделать? – сквозь крик каждое слово доносилось откуда-то издалека, едва проскальзывая мимо заслонов боли, окутавших его красным покрывалом. Как же ему хотелось, чтобы не было ни этих слов, ни этих кровавых всполохов, ни этого шатра!..

И он рассказал про зикр, данный ему учителем для сохранения Казана, выталкивая из себя слово за словом. Он поведал и слова зикра, хотя это было тайной, о которой должны были знать лишь трое – учитель, Кул Шерифи и он сам, посланец. Он бы говорил всё, что угодно, лишь бы только боль его не увеличивалась, лишь бы уменьшилась или хотя бы оставалась на том пределе, за которым ждала смерть.

– И это всё?! Всё, ради чего ты готов был умереть, суфий? – хохот шейха слышался отовсюду. – Ради нечестивых, забывших лицо Аллаха?! Неужели ты думаешь, что Иван-падишах не может разрушить твою и любую другую молитву своими пушками и ружьями? Глупец, какой же ты глупец, суфий!.. А я-то, я-то хорош – подумал, что он действительно несёт тайные знания!

Хохот сошёл на бульканье, а потом, видимо, по знаку шейха отпустила и боль. Красное покрывало, наползавшее откуда-то снизу, спустилось вновь к своим истокам.

– Ну что ж, завтра ты попробуешь спасти свой Казан – такую милость тебе предоставит шейх Али! – Али скомандовал кому-то в сторону, видимо, Вафе, – В первый ряд его! Может, успеет прочитать свой зикр прямо под стенами, когда на него будут лить кипяток и смолу!

Палач вытолкнул Назира из шатра так, что тот споткнулся о тканый порог и рухнул в грязь. Подыматься не было сил. Лежать на прохладной земле лучше, чем истекать потом в жарком шатре. Лучше так и остаться здесь, чем идти по земле со стыдом предательства.

Чья-то сильная рука рывком подняла его. Руки и ноги, плечи и бёдра пылали от боли, но кое-как Назир смог устоять.

– Держи его, – чей это голос, какой-то знакомый голос, а вот и кто-то встал сбоку, маленький, наверное, это Байбуре, а кто же тогда говорил… Назир попытался оглядеться, но в глаза бросились лишь размытые пятна огней.

– Фарид, Фирдаус! – снова этот громовой голос. Две фигуры подошли. – Возьмите эту требуху свиней и оттащите к смертникам! – Хотели в Казан попасть – завтра там будете! В первом ряду пойдёте!

Аллах всемилостивый, как же громко… А обладатель голоса внезапно притянул его к себе ещё ближе и прошептал:

– Как первые стрелы полетят, падайте и прячьтесь под мёртвых. И читай свой зикр, суфий, да пребудет с тобой милость Мохаммеда, Пророка Аллаха Всесильного!

И тут же заорал по-прежнему, но уже куда-то в сторону:

– Чего ещё ждёте?! Забирайте!

Охранники схватили их с двух сторон и потащили прочь от шатра. Назир нашёл в себе силы обернуться – у светящегося входа в палатку стоял великан и, наклонив огромную голову, глядел им вслед. Это он сказал ему спрятаться. Вот только зачем?

Они тащились по становищу, разглядывая урусов. Воины грудились у костров в поисках уходящего тепла, ссорились из-за еды, точили сабли, кое-где чистили пищали. Завидев двух пленников, они вглядывались в их шаг, думая, что бы выкрикнуть похлеще, но затем, увидев направление, в котором идут фигуры, осекались и умолкали.

Впереди, в самой середине войска, занявшего холмы у Булака, посреди ярких шумных огней, тускло светилось несколько костров. Над этой частью лагеря царило молчание, которое, казалось, разливалось в стороны, охватывая соседние отряды. Чем ближе они подходили, тем тише становилось вокруг. У самого последнего костра урусов, стоя на коленях перед иконкой, молился молодой монах. Почти вплотную к нему, спинами ко всем вокруг, цепью стояли воины.

Провожатые Назира и Байбуре подвели их к оцеплению.

– Ещё привёл! – звонко по-русски сказал один из охранников.

Урус повернулся, оглядел пленников и усмехнулся:

– Твой Шигалей что – детей стал посылать? Кроме баб да мальчишек больше никого полонить не может?

– Шейх Али ещё привёл!

– Ладно, давай своих ещё привёл. Завтра уж все сгодятся. Пускай их, Локоть!

Безбородый джигит, едва ли на пару вёсен старше Байбуре, проворно отскочил, открывая проход внутрь. Назир шагнул вперёд, не ожидая тычков в спину. Внутри этого необъятного, на первый взгляд, круга сидели, спали, молились, разговаривали, плакали, молчали сотни, а может, и тьма людей. Здесь мерцала пара или тройка костров, и хотя смертникам еды не полагалось, люди старались собраться у тепла. Назир подошёл к огню как можно ближе, а потом рухнул оземь. Исковерканное тело его ныло, но чем дальше, тем слышнее становился голос, идущий откуда-то изнутри памяти. Назир пытался отмахнуться от него, пытался не узнавать голоса, но он знал, что это отец, он слышал, однажды он уже слышал это:

– Ты – слабый. Ты – слабый. Ты – слабый.

А ещё глубже, где-то совсем глубоко, куда не достала ни одна частичка боли, тонкой весенней птицей неслось радостное «жив! жив!»

– Назир, Назир, смотри-ка, – Байбуре осторожно дёрнул за халат, указывая в сторону мужчины, отсевшего от сотоварищей по несчастью. Небольшого роста, обхватил себя руками за колени, с расстояния в несколько батманов он смотрел на отблески костра. Рыжая борода мерцала медью.