Елена Гостева - Стрекозка Горгона

– Оленька, они не правы. Ты гораздо красивее императрицы, поверь мне.

Муж её любил и не настаивал, чтобы она ради него переезжала куда-нибудь. Да и куда бы она за мужем следовала? В мирное время – это одно, жену офицера ожидала хоть и скучная, но всё ж спокойная гарнизонная жизнь. А на начало века пришлось много войн, походов заграничных, и Лапину где только не пришлось побывать: и в Австрии, и в Пруссии, и в Швеции, и в Турции, и в Бельгии и во Франции. Можно ль было требовать от жены-красавицы, чтобы она с мужем-офицером все тяготы походные претерпевала? Нет, не желал этого любящий супруг. Соглашался и с тем, чтобы сыновья в деревне росли, на попечении его матери. В деревне всё ж детям вольготней, и воздух здоровее.

И Глафира Ивановна не обижалась на невестку, радовалась, что два озорных внука при ней живут, старость её скрашивают. Когда Лапин из заграничного похода из Франции вернулся, в Петербурге служить стал, у него еще детки рождались, но выжила только Ангелина 1817 года, её в деревню уже не отправили, сего ангелочка Ольга Сергеевна сама холила и лелеяла.

А Танюшу Телятьеву воспитывали дед и бабка Целищевы, познавшие много горя, потому не имевшие ни сил, ни желания держать внучат в строгости, баловали, как могли. Было у них пятеро детей. Однако, одна память о больших надеждах, что возлагались на деток, осталась, ничего почти не сбылось… В Отечественную войн у трое сыновей, не успевших жениться, головы сложили. А до этого много слёз было пролито из-за исчезновения шестнадцатилетней дочери, которая через шесть лет вернулась с двумя цыганятами на руках. Потом пришло известие, что в Петербурге умер зять, следом на тот свет ушла старшая дочь, что после смерти мужа места не находила, всё винила себя, что не согласилась ехать с ним в столицу, и не она была рядом, когда супруг разболелся.

Так и остался Целищев Павел Анисимович почти у разбитого корыта. Выходило, что со смертью его пресечётся древний дворянский род. Вместо кучи внучат, (так бы и было, если б сыновья не погибли молодыми), возле него были лишь Антон и Таня Телятьевы – дети Анны, да от Анастасии цыганята Николай и Семен. Отставной генерал упросил отца их, цыгана Кхамоло (в крещении Константина), чтобы хоть один из сыновей носил фамилию матери – вдруг да тому и удастся дворянства достичь и возродить фамилию. Кхамоло, посоветовавшись со старейшинами, согласился. Потому Николай был Целищевым, а его младший брат – Ворончагирэ. Понимал дед, что непростую задачу перед внуком поставил: чтобы не просто разночинец, а сын цыгана был аноблирован [1] Аноблирование (франц. «anoblir», «облагородить», от «noble», «благородный») – облагораживание, усовершенствование. Аноблировать – в применении к обществу означало произвести в дворянство. , т. е. в дворянство возведен, это надо очень постараться. Но всё ж надеялся.

В свете предубеждение перед столь неравным браком было очень сильно, считали, что Анастасия опорочила не только себя, но и весь род. Юная дворянка, исчезнувшая из дома – уже бесчестье, но лучше бы она и не возвращалась домой, чтобы не открывать всю глубину позора. Если б девица сбежала из дома с гусаром иль уланом, да хоть бы и с армейским прапорщиком-пехотинцем, об этом, конечно, не забыли бы, однако простили б. Но вернуться домой с цыганятами на руках! – такого даже провинциальное общество, не столь уж и чванливое по сравнению со столичным, никак не могло одобрить! Старикам Целищевым сочувствовали, в гости их, тем более самого генерала, приглашали, ну а к ним заезжали разве что по делам, по большой надобности. И речи не могло быть, чтобы отпускать к ним дочерей. Впрочем, громко злословить мало кто решался – всё ж Целищев-то генерал, да к тому ж с цыганами девка связалась, а вдруг какую порчу напустят в отместку за недобрые слова?

Анастасия, объявившись, не сразу осталась жить у родителей. Она вернулась в родные края вместе с табором через шесть лет, зашла в первый раз к родителям с черного хода, сказала, что лишь привела показать детей, да к мужу вернулась. Было это летом четырнадцатого года. Генерал только лишь в отставку вышел. Он в Отечественную войну ополчением командовал, а после того, как армия границу России перешла, ополчение было расформировано, распущено. Вернулся домой, зная, что сыновей уже нет в живых. Двое в битве при Бородине пали, третий в октябре тринадцатого года, в битве народов под Лейпцигом.

Таня не помнила, когда тётя с детьми появилась в её жизни, зато Николай помнил, рассказывал. Для него, росшего в таборе, тот день слишком необыкновенным был, заставлял удивляться чуть не на каждом шагу, потому помнил он всё в подробностях. Он вспоминал, что мать с утра заставила его искупаться, Семена вымыла, одела в самое лучшее, что у них было, и повела в сторону стоявшего на горе за дубравой барского дома. Чем ближе подходили, тем больше волновалась мать, возле реки уже в виду большой усадьбы присела на скамейку, заплакала. Может быть, и не хватило б у неё смелости в родительский дом зайти, но бабы, что в реке бельё полоскали, переговариваясь весело, увидали их, подошли полюбопытствовать, кто такие. Одна из них, узнав мать, хоть и была та одета по-цыгански, ахнула:

– Анастасия Павловна, Вы ль это, голубушка наша?!

И на колени перед ней бухнулась. Николай этим поражен был, поскольку ни разу никто на его глазах перед мамой на колени не вставал. Кто-то из девок побежал в гору что есть мочи с криком:

– Барышня нашлась! Настасья Павловна объявилась!

Одна баба Сеньку толстяка забрала, другая взяла Николая за руку, матери помогли подняться, подталкивая, повели к дому. Говорили что-то, плакали все. Перед домом какая-то баба предложила:

– Настасья Павловна, может, Вы пока деток-то с нами оставите, а сами в дом ступайте.

Николая это напугало.

– Нет уж, со мной пойдут, иль и мне ходить незачем, – ответила мать.

Так и зашли в дом в сопровождении баб да девок. Там уже ждали. Николай не мог сказать точно, понравились ли ему с первого раза эти люди. Высокая худощавая женщина в темном платье – тогда он ещё не знал, что это бабушка – показалась ему строгой чересчур, но когда мать на колени перед ней упала, подняла её, обняла и тоже заплакала, то есть не такой уж и строгой была. И высокий сухопарый мужчина в военном мундире сначала грозным показался, а потом тоже плакать стал. А на тётю глянув, мальчик удивился, как сильно она на маму похожа.

Коле пятый год шёл тогда, однако смог он почувствовать, что маме здесь рады, а ему и Сене – нет. Их усадили на скамью возле окна, не позволяли слезать, бабы шептали: «Тихонько ведите себя, не балуйте!» Смотрели взрослые на них как будто осуждающе. Коля даже подумал, что выпачкаться по дороге успел, потому на него строго смотрят. Оглядел штаны и рубашку, не заметил ничего…