Александр Тавровский - Каменная могила

Своего же мужа смиренная Валя часто называла «проклятым жидом» и уже старого и почти незрячего била по голове чем ни попадя. Истинная же вера слепа.

А с нашим боксиком мы договорились быстро. Я положил руку на его тёплую плюшевую макушку и торжественно произнёс:

– И дано ему имя… Бонд!

Бонд довольно вильнул своим под корень купированным хвостом и облизнулся.

– Бонд, Бондик, Бондюшка! – обрадовалась Надька.

– И это правильно! – сказала ты не своим голосом. – Но как быть с Машкой?

– А Машка пусть пьёт валерьянку! – захлопала в ладоши Надька.

Н… да! Но с этим Иголкиным мы определённо где-то…

Сегодня у меня – трудный день. Меня ждут в «зоне». Зэки грозят устроить всеуральский шухер, если им не предоставят права «обратиться к народу через свободную демократическую прессу и депутатов трудящихся».

– И чего им там не сидится! – мрачно шутят люди на обледенелых остановках.

– Охрана им спать мешает! – поддакивают другие. – Скажите спасибо! У нас вчера соседа грабили, среди бела дня железную дверь внаглую срезали с петель «болгаркой». Всем подъездом в милицию звонили! Не приехали…

– А у нас на первом этаже кооперативщик все три квартиры на площадке скупил и соединил. В двух жил он, в третьей охранник с семьёй. Двери – броня, как в сейфе! Ставни на окнах круглосуточно. Домофон. Он уже и фирмой своей только по телефону руководил. Всё равно достали! Его же охранник с семьёй и ухайдакал! Страхота!

Трудный день был и у тебя. На твоём ЗСО сегодня снова обещали выдать зарплату за август. Можно было не сомневаться, что у касс соберётся весь трудовой коллектив, а это тридцать тыщ, без уволенных и родственников больных и умерших. А кому-то придётся прервать и недельный запой! Такое событие никак нельзя было пропустить. А вдруг и вправду дадут? Ну, хотя бы сухим пайком. Так даже лучше!

Во все эпохи количество голов на заводе было страшной государственной тайной. Засекречивалось и количество рабочих рук, которое не всегда совпадало с количеством голов. Что, само собой разумеется, тоже было абсолютно секретно. Многотиражку с весёлым названием «Машиностроитель» можно было вынести за пределы предприятия, только завернув в неё что-нибудь съедобное или не съедобное, но обязательно не секретное. Например, нельзя было заворачивать в газету снаряд даже без боеголовки, чьи заготовки передавались из цеха в цех по каким-то подземным переходам, но всё равно всегда в изобилии валялись у ворот цехов и на скрапобазе.

Так что, сколько вообще должно прийти за получкой, не знал никто. Даже в шести режимных отделах, которые сами же всё это и придумали. Смутное время!

Итак, нам было некогда. Значит, утреннее кормление Бондика должно было пройти строго по расписанию. Всё было продумано до мелочей и секунд, как при взлёте самолёта. Упаси Бог, Бетя проснётся раньше времени, пойдёт в туалет и выпустит Машку на нашу голову!

Поэтому, пока я в своей комнате держу рвущегося наружу Бондика, Надька дежурит «на трассе» в коридоре, а ты на кухне у миски. Всё чётко:

– Дверь «Б» закрыта?

– Закрыта!

– Кухня готова?

– Готова!

– Приготовиться! Бондик пошёл!

– Первый поворот пройден! Второй пройден! Бабка не наблюдается!

– Бондик на кухне! Двери закрываются!

– Общий отбой!

После еды повторяется то же самое, но гораздо быстрее. Наконец, я закрываю двери в нашу комнату и отдаю последнюю команду:

– Выпускай!

– Выпустила! – кричит Надька. – Никто не выходит. Все спят!

Всем объявляется благодарность, и мы разбегаемся кто куда. Я – в «зону».

В синем, дребезжащем «рафике» мы едем в Копейск. Ехать недалеко. Копейск – почти пригород Челябинска. Город шахтёров и бурого угля. На бурый уголь не выменяешь и китайские пуховики на гигиенической подкладке. Шахтёры уже не просят пуховики, они просят хлеба. Жрать попросту нечего. И они объявляют одну за другой бессрочные голодные политические забастовки, на которые никто не обращает внимания. Голодаете? – ну-ну! Бастуете? – а кто вас просит работать! Кому он нужен этот бурый уголь! Слабовольные прерывают политическую голодовку и голодают вместе со своей семьёй, но уже без всякой политики.

Ворота зоны открывались медленно, а захлопнулись за нами мгновенно, как будто под напором урагана.

– Когда мы теперь отсюда выйдем? – сказал кто-то из нас почти с испугом.

– Если по грехам, не раньше, чем через пять лет.

– Мы выходим, а на воле уже совсем другая жизнь!

– Или никакой! – брякнул я. В такие минуты меня всегда одолевал очень чёрный юмор.

Нас повели в управление. Мимо высокой сетчатой ограды, за которой, возможно, по случаю нашего приезда, согнали сотни зэков. Никто не смотрел в нашу сторону. Даже не оглянулся. Но было что-то удушающее в скопище чёрных ватников и ушанок, с опущенными ушами. Казалось, что оно незаметно наступает на нас, теснит к забору, выдавливает наружу или, наоборот, засасывает в себя. И воздух над чёрной толпой, как чёрная биомасса, был плотен и убийственен от избытка её ледяной энергии. Точно такой же густой ядовитый туман скапливается с годами над птичьим инкубатором, и через десять-пятнадцать лет тысячи здоровых кур в одночасье гибнут, придушенные ядами собственной жизнедеятельности.

Начальник зоны, полковник внутренних войск, старый задёрганный советский служака, почему-то принял нас за очень важных персон. Он так выскочил нам на встречу, так вытянулся в струнку и отчётливо отдал честь, что я почувствовал себя немного шарлатаном: вот сейчас, чего доброго, сдёрнет с головы фуражку, прижмёт её ладонью к бедру и отчеканит:

– Заключённый номер один, полковник Ткачук, явился по вызову!

Но депутаты были явно польщены.

– Так, ну что! – сказал полковник. – Коротко докладываю обстановку, а потом – командуйте: что и как! Время такое, скрывать нечего, поэтому обстановка самая критическая. Если пойдёт буза, кликнут клич, словом, встанут все зоны Урала. Тогда, извините, они будут здесь, а мы там! Чего они хотят? Воли? Нет! На воле, говорят, хуже, чем в тюрьме. Требуют увеличения пайки – там масла, молока… Но это же, извините, чистейшей воды политика! Я сам эти слова скоро уже разучусь выговаривать. Сколько вам масла выдают в месяц – по сто грамм на живую душу? Так вы кто? А это ж – тьфу!.. Так что прикажете: у убитых отнять и их же убийцам отдать? Ну, вы же понимаете, о чём я говорю!

Наша точка зрения. Это такая сволочь – она без бузы не может. На хера им масло! Они его себе на сапоги намажут, да так, чтоб все видели. Или на травку сменяют. Я соображаю так: если ты, сука, народом себя считаешь, голодай вместе с ним. Чтоб на свободу с чистой совесть!.. Правильно? Но вы ж знаете, какая пошла лабуда: депутатов захотели – пожалуйста, в газетке пропечататься – извольте! Но организованно, через представителей. А остальные – молчок!